— Вот это я понимаю! — восторгался Сэнди-Ски. — То, что надо здоровому человеку. Согласен?
— Да, согласен… — пробормотал я. Мне было сейчас не до разговоров. Словно завороженный, я смотрел в соседний, гуманитарный сектор. Там сидела девушка своеобразной красоты. Я видел четкий, прекрасный профиль, густую волну темных волос, чуть скрывавших загорелую, словно выточенную из бронзы шею. Это была типичная представительница расы шеронов, расы, которая всегда боготворила женскую красоту. Но не красота ее поразила меня: я встречал не менее миловидных девушек, и ни одна из них не взволновала меня, не затронула мою душу и сердце. А эта!.. Девушка была не просто красивой. Лицо ее — музыка, запечатленная в человеческих чертах.
Девушка, словно почувствовав пристальный взгляд, посмотрела в мою сторону. По ее лицу скользнула грустно-ироническая улыбка.
Я отвернулся и стал смотреть на трибуну, стараясь вникнуть в смысл выступлений.
— Человек должен взаимодействовать с естественной средой обитания на условиях, адекватных его сущности, его гуманистической сущности, — говорил один из рядовых членов Круга. Выражался он слишком мудрено. Видимо, такой же новичок здесь, как и мы с Сэнди-Ски.
В противоположность ему речь архана Нанди-Нана, выступившего следующим, отличалась простотой и образностью.
— Второй проект не лишен частных недостатков, но в целом он мудр и дальновиден. Автор его правильно подчеркивает, что живая, первозданная природа, в лоне которой появился человек, необходима нам, как воздух. С детства человек испытывает ее благотворное влияние. Ребенок, изумленно уставившийся на жука, ползущего по зеленой качающейся травинке, полюбит живую природу, найдет в ней что-то бесконечно ценное и доброе. Природа в большей степени, чем искусство, формирует гуманиста.
— Мы овладели ядерной энергией, — продолжал Нанди-Нан, — наши ученые проникли в тайну самой могущественной энергии — энергии всемирного тяготения. И я считаю позором, что столь высокая цивилизация до сих пор терпит у себя на планете громадный безжизненный край раскаленных песков. Правда, наша планета не так густо населена. Но это может служить отчасти объяснением, но никак не оправданием.
Мне всегда нравился Нанди-Нан, и взгляды его я полностью разделял. Стройный и сухощавый, он стоял на трибуне и говорил вдохновенно и темпераментно. Но сейчас я слушал его невнимательно. Мои мысли были заняты иным, и я снова то и дело смотрел в сторону гуманитарного сектора. В это время девушка повернулась к соседке и что-то шептала ей, мягко жестикулируя. Меня поразила естественная грация ее движений, высокая культура каждого жеста, свойственная нашим знаменитым танцовщицам. “Но кто она? — гадал я. — Может быть, действительно танцовщица? Или поэтесса?”
Я словно сквозь сон слышал разгоревшиеся споры, гул голосов в зале. И вдруг наступила тишина. Я невольно взглянул на трибуну. На ее возвышение, не спеша, поднимался архан Вир-Виан — выдающийся ученый и тонкий экспериментатор, личность почти легендарная. Он был из тех немногих шеронов, которые высокомерно, неприязненно относились к новому, гармоничному строю, установившемуся на всей планете.
Выступал Вир-Виан очень редко. Большей частью он молчал, угрюмо и отчужденно глядя в зал. Его редкие и короткие выступления выслушивались в глубокой тишине, ибо они всегда поражали новизной, неожиданностью научных и философских концепций. Но на этот раз он выступил с большой программной речью.
Изложить сегодня ту речь не успею. На наших корабельных часах вечер, и фарсаны уже собрались в кают-компании, дожидаясь меня. К тому же сильно разболелось плечо. Ушиб я его при обстоятельствах, которые нарушили мой сон и чуть не привели к гибели всего корабля. Об этом стоит упомянуть, но уже после того, как целиком опишу свой сон.
26-й день 109-го года
Эры Братства Полюсов
Пусть не думает неведомый читатель, что моя жизнь на корабле — это приятная оргия воображения, этакое сладостное погружение в мир воспоминаний. Ничего подобного! Я ни на минуту не забываю о фарсанах. Раздираемый мучительными сомнениями, присматриваюсь к Тари-Тау. Кто он? Фарсан или человек?
Вчера ни строчки не записал в своем дневнике. Весь день вместе с фарсанами проверял все системы звездолета, приводил в порядок корабельное хозяйство. Но об этом потом. Сначала о программной речи Вир-Виана, которая объяснит социально-философские предпосылки появления фарсанов.
Итак, в зале царила непривычная тишина. На трибуне — Вир-Виан. Как все шероны, он был высок и строен. Однако его лицо нельзя назвать красивым в обыденном понимании этого слова. Мощно вылепленное, оно было даже грубым, но патетично вдохновенным и поражало своей духовной силой.
— Общественный труд, борьба за существование и природа — вот три фактора, сформировавшие человека, — начал Вир-Виан своим звучным голосом. — Здесь правильно говорили о том, что для гармонического воспитания человека необходима новая, первозданная природа, развивающаяся по своим внутренним законам, а не природа выутюженная, математически расчерченная. Но спасет ли человечество от биологического и духовного вырождения одна природа? Нет, не спасет. Как ни важна природа, но она фактор второстепенный. На ваших лицах я вижу удивление: о каком это вырождении я говорю?..
И Вир-Виан перечислил признаки начавшегося, по его мнению, биологического и духовного угасания. Он представил перед нашими изумленными взорами карикатурно искаженный образ современного человека — с механизированными и нивелированными чувствами, неспособного к психологическим нюансам и сложному мышлению. Процесс вырождения особенно нагляден, по его мнению, в искусстве, которое является зеркалом человечества.
— Почему, — спрашивал он, — нынешний человек отвергает великолепную поэзию прошлых веков, монументальное искусство шеронов — искусство тонких интеллектуальных раздумий и переживаний? Да потому, что человек перестает понимать его. Оно, дескать, устарело. И начались поиски какого-то современного стиля, рассчитанного на стандартизацию человеческих чувств. Процесс “обесчеловечения” искусства особенно заметен в таком популярном среди юношества жанре, как научная фантастика, которая все более и более превращается из философского человековедения в машиноведение.
— На наших глазах, — говорил Вир-Виан, повышая голос, — происходит необратимый процесс машинизации человека и очеловечения машины, процесс тем более опасный и коварный, что он происходит постепенно и незаметно.
Вир-Виан нарисовал перед нами мрачную картину грядущего упадка. Человек постепенно упрощается, его духовный мир в будущем царстве покоя и сытости стандартизируется. Между тем ученые, работая по инерции, будут еще некоторое время обеспечивать научно-технический прогресс, темпы которого станут все более и более замедляться. Появятся совершеннейшие кибернетические устройства. Со временем эти умные машины превзойдут человека с его упрощенным духовным миром. Они возьмут на себя не только черновой, утилитарный умственный труд, но и отчасти труд творческий. Однако процесс совершенствования кибернетической аппаратуры не будет бесконечным. Даже самых выдающихся ученых грядущего затянет неудержимый поток всеобщей деградации. Ученые сами попадут в духовное рабство к машинам. Кибернетические устройства, не руководимые человеком, будут повторять одни и те же мыслительные и производственные операции, обеспечивая человечеству изобилие материальных и даже так называемых духовных благ. Наступит царство застоя.
— Духовная жизнь на Зургане замрет, — говорит Вир-Виан. — Научно-технический прогресс прекратится.