— Как тебя зовут, мальчик?
— Отто… Отто Венцель, — ответил малыш, вытирая кулаком слезы.
Вилли Менк от неожиданности выпрямился. Потом вновь склонился и, вглядевшись, заметил, что скуластый, с крепким подбородком малыш поразительно похож на взрослого, только что здесь стоявшего полицейского. Удивление его еще больше возросло, когда он выяснил, что второго мальчика зовут Куртом Хансеном.
Понемногу Вилли начал догадываться. Он подозвал трех полицейских и попросил их разыскать старых соседей, которые знали пропавших блюстителей порядка с детства. Те хорошо потрудились и доставили на место происшествия не только соседей, но и престарелых родителей, которые тут же лишились чувств, узнав в малышах своих сыновей, помолодевших на тридцать лет.
Для счастливчика Вилли наступили деятельные и праздничные дни. В нескольких номерах своей газеты он выступил с хорошо иллюстрированными материалами, где подробно описал новое и небывалое чудо, не предусмотренное евангельской традицией, — превращение взрослых в детей.
Во многих газетах развернулась дискуссия: что совершил на сей раз могущественный незнакомец — добро или зло? И здесь снова отличился Вилли Менк. Он хорошо знал биографии своих героев: исчезнувшие полицейские, прежде чем стать блюстителями порядка, совершили немало краж и вооруженных грабежей. Вилли Менк блистательно доказал, что Бог и на этот раз сделал добро, предоставив возможность Отто Венцелю и Курту Хансену начать новую, безгрешную жизнь.
Слава Вилли Менка взлетела ракетой. Он часто выступал по телевидению, газеты восторгались его храбростью и находчивостью. Правда, восторгались зачастую с тонкой иронией, которая осталась непонятной для многих читателей и прежде всего для Вилли Менка. А такая серьезная газета, как “Ди вельт”, дала, не без тайного умысла, даже портрет Вилли рядом с портретом… господа Бога! Конечно же, нового Бога, только что пришедшего в мир. Читатели могли лицезреть как бы двух антиподов: самодовольно ухмыляющуюся, сытенькую физиономию Вилли Менка и печальный, одухотворенный лик Христа.
Тем временем ошеломленный неудачами Бог скрывался в Баварских лесах, километрах в двадцати от Мюнхена. В густой, труднодоступной трущобе он соорудил на небольшой поляне шалаш и, сидя у костра, предавался размышлениям.
Еще многие как будто искренне нуждаются в нем. В мире еще немало верующих — десятки и сотни миллионов посещают церкви. Но духовность ли это? — с сомнением спрашивал себя сейчас Иисус, и в его душу впервые стало заползать непривычное чувство неуверенности, ненужности своей в этом мире.
Вспомнилось, что в дни, когда Иисус еще не осознал себя мессией и был простым человеком, ему пришлось дважды посетить церковь. Сейчас Иисусу живо представилась такая картина: робкий, испуганный шепот, рабски полусогнутые спины, а в лицах верующих — покорность и скудность мысли. Иисус тоскливо поежился и с грустью признался, что молитвенные поклонения Богу это не духовная жизнь, а убожество.
В последнее время в верующих он окончательно разочаровался. Это были темные, невежественные и даже злые люди, жаждавшие пришествия Бога-карателя. А Иисусу хотелось, чтобы в Бога верили интеллектуально одаренные люди, философы и ученые. Такие, например, как… Саврасов. Конечно, не в библейского Бога, обросшего ветхозаветными нелепицами. В такого Бога Иисус и сам не верил. Это Бог темных людей. Иисус хотел утвердить веру в очищенного, так сказать, в философского Бога, в некий высший духовный постулат. А что божественный, идеальный мир существует, лучшим доказательством тому служит сам Иисус — представитель этого мира.
Желая отвлечься от тягостных дум, Иисус часто брал саквояж и перебирал свои любимые книги. Когда попался “Дон-Кихот” Сервантеса, его так и кольнула мысль: а что, если он такой же мечтатель, оторвавшийся от земной действительности рыцарь духовности? И не похожи ли его только что начавшиеся земные скитания на смешные и нелепые приключения рыцаря печального образа?
Не сражается ли он с ветряными мельницами и… со стадом свиней? Может быть, и так… Кто же тогда у него трезвомыслящий Санчо Панса? Вилли Менк?
Вспомнив о Менке, Иисус встрепенулся. Получается, что, прячась от людей, он как бы спасовал перед этим обывателем. Хватит сидеть над книгами, решил Бог, хватит пока и парадных выходов в народ. Чтобы познать народ конца двадцатого века, надо снова войти в него, стать его незаметной частицей.
Кроме книг, в саквояже у Бога хранились деньги, принадлежности туалета и новый, так сказать, земной костюм. Сняв сандалии и хитон, Иисус обулся в лакированные туфли, напялил на себя модный клетчатый пиджак и немнущиеся брюки.
В километре от его убежища, в густом сосновом лесу одиноко стояло четырехэтажное здание психбольницы. Рядом — станционная площадка, у которой электропоезда останавливались всего лишь на минуту.
Иисус сел в вагон и через пятнадцать минут оказался на улицах Мюнхена. В новом костюме, в темных очках и в шляпе он был неузнаваем. Однако поначалу держался робко, избегая в особенности встреч с полицейскими. Потом осмелел. На площадях, в магазинах, в толчее кинотеатров прислушивался к разговорам.
Самолюбие Бога было задето: о нем говорили часто, но без восторга, с вялым недоумением. Верующих он не встречал. Из газет Иисус узнал, что они все свободное время толкутся в переполненных церквах, неистово молятся и чего-то ждут. Может быть, светопреставления?
Пошляк Вилли Менк — в центре внимания. Вот это ущемило Иисуса больше всего. На его божественной личности Вилли прославился и разбогател. Недавно, как сообщают газеты, он купил себе аэрояхту.
В Мюнхен Иисус выезжал несколько раз. В одном из парков он купил как-то свежую газету, взглянул на первую полосу и состроил кислую гримасу, он увидел свой портрет и рядом — портрет Вилли Менка. “Мой неразлучный Санчо Панса”, — с горькой улыбкой подумал Иисус, горячо надеясь, что судьба больше не сведет его с бойким репортером.
Бог, всесильный Бог панически боялся ничтожного Вилли Менка! И, как показали дальнейшие события, у него были для этого серьезные основания.
Однажды вечером Бог вернулся в убежище, переоделся в свою евангельскую одежду, обул сандалии на босу ногу (модные, с попугайской раскраской носки он давно выбросил) и развел перед шалашом костер. Поужинав, он в глубокой задумчивости сидел перед ним до ночи.
Слева, в густом кустарнике, посеребренном луной, послышался шорох. Иисус поднял голову. Листья снова шевельнулись. Такое впечатление, будто за ним наблюдают из кустарника.
— Выходи, сын мой, не бойся, — произнес Иисус, подумав с кривой усмешкой: не Вилли Менк же это, в конце концов!
Из кустов выскочил коротко остриженный долговязый человек. Он упал перед Иисусом на колени, перекрестился и, глотая слова, быстро заговорил:
— Боже! Великий Боже! Я узнал тебя. Прими… Прими меня в свои ученики.
— Апостол! — воскликнул Иисус, взволнованный неожиданной мыслью: так вот что ему нужно — новое Евангелие и его проповедник.
— Так ты хочешь стать апостолом?
— Да, да, да, — бормотал человек, тряся головой.
— Как тебя звать?
— Ганс. Ганс Шеерман.
— Евангелие от Ганса? — Бог поморщился: звучит не очень внушительно. — Ну, хорошо, будешь зваться Иоганном. Садись.
Иисус разъяснил новому апостолу, что прежние четыре Евангелия — от Матфея, Луки, Иоанна и Марка — содержат много противоречий, иногда просто нелепостей и дают не совсем верный образ Христа.
Ганс, казалось, внимательно слушал, согласно кивал круглой головой, глядя на Бога большими задумчивыми, как у вола, глазами. Затем начинал бормотать до того несообразное, что Иисус стал с ужасом догадываться: это же умалишенный!
Задав несколько вопросов, он с трудом выяснил, что Ганс во время прогулки сбежал из больницы, до ночи проплутал в лесу, наткнулся на шалаш и выследил его обитателя. По портретам, которые Ганс часто видел в газетах и на телеэкранах, он узнал Иисуса. Такая встреча, решил Ганс, предопределена свыше. Он сподобился стать учеником, апостолом Бога.