Вокруг Ивана закружились вихри теплого воздуха, Сверху брызнул волновой душ, встряхивающий каждую клетку организма. Иван ворочался в кресле, вздыхая и постанывая от наслаждения. Не хватит, казалось, никаких сил вырваться из этих теплых объятий, из убаюкивающих волн. Но через минуту он приказал себе: “Довольно нежиться!”. Оделся в костюм, плотно облегающий тело, напялил комбинезон, сунул в карман пару галет и вышел наружу.
С горы спускался уже давно знакомыми склонами. Наверх, в небо, старался не смотреть, знал, что в “Хроносе” с тревогой и недоумением следят за каждым его шагом. У подножия все же задрал голову и увидел, как тихо тлевшая искорка тревожно замигала. В ответ Иван лишь досадливо махнул рукой: дескать, ничего страшного с вашей историей не случится. Ни о каком возвращении не может быть и речи, пока он не узнает о судьбе Сани, пока своими глазами не увидит, что произошло…
Солнце все выше поднималось к зениту и уже припекало вовсю, жгло почти по-летнему. От земли и сочных трав поднимались горячие испарения, дрожал воздух. Все реже слышались птичьи песни — саванна готовилась к полудневному зною.
Вспотевший от быстрой ходьбы Иван выбрался из низины с негустым ивняком и поднялся на сухой пригорок, чтобы передохнуть и осмотреться. И вздрогнул: совсем близко, в сотне шагов, увидел то самое место, где три дня назад буйствовал носорог. Страшась узнать правду, Иван медлил. Стал думать почему-то о полускафандре, который был на Сане.
От полускафандра, конечно, мало что осталось. Лишившись биополя живого организма, он быстро истлевал, распадался на составляющие его элементы — так было запрограммировано. Ничего, никаких следов будущего не должно сохраниться в древней степи. Но сам человеческий организм на это не запрограммирован…
Встряхнув головой, Иван побежал. Вот и та самая ложбинка. Раздвигая упругие стебли конопли, овсюга и других злаковых трав, внимательно всматривался под ноги. Вот один дотлевающий кусок полускафандра, в метре от него еще три клочка, а под самыми ногами почти целиком сохранившийся пояс и… больше ничего! Как ни всматривался — вокруг ничего больше не было. Никаких костей!
На Ивана вдруг нахлынуло такое облегчение, что, разом обессилев, он сел на траву: жив! Хруст, который он слышал с хроноэкрана, не был хрустом костей! Трещал каркас полускафандра!.. Иван пошарил вокруг и нащупал еще не распавшиеся обломки каркаса.
Вслед за облегчением поднималось какое-то странное радостно-мстительное чувство. Иван даже потер руки от злого удовольствия: ну подожди, милый братишка, я тебе задам взбучку! Ты у меня попляшешь! Но тут же оборвал себя. Как смеет он радоваться, когда еще неизвестно, что с Саней! Да, носорог его не растоптал, но мало ли опасностей в саванне…
Сначала Иван решил исследовать заросли ивняка и вербы, охватившие берег озера. В плотную стену кустарника, под его полутемный шатер, проник по следам носорога. Тот прошелся здесь, как вездеход, проложив широкий коридор. Кое-где сохранились наполненные водой вмятины — следы чудовищных лап. Особенно много следов вокруг тополя. Иван осмотрел его могучий старый ствол с многочисленными дуплами и наростами. По такому стволу нетрудно добраться до ветвей даже в полускафандре, что и сделал, вероятно, Саня. Оттуда, как догадывался Иван, он и сбросил полускафандр на растерзание рассвирепевшему зверю. Сейчас там Сани, конечно, нет. На всякий случай Иван обошел вокруг дерева, глядя вверх. Сквозь шелестящую листву пробивались тоненькие лезвия солнечных лучей, кое-где темнели гнезда с горластыми птенцами.
Из кустарника Иван вышел уже на другом берегу Круглого озера. И здесь ему сразу повезло: на небольшой песчаной отмели обнаружил рубчатые следы эйлоновых кед — мягкой, но прочной и обогревающей обуви космопроходцев. На Иване сейчас под комбинезоном были такие же кеды.
Следы вели в сторону Дубовой рощи, зеленевшей в полукилометре от озера. По характеру следов можно догадаться — Саня не шел, а бежал, стараясь поскорее проскочить открытое пространство и укрыться от всевидящего хроноглаза в высоких травах. Так и есть! В густых травянистых зарослях, этих джунглях мелких зверьков и насекомых, Иван обнаружил коридорчик примятых стеблей. Видимо, Саня почти ползком добирался до рощи.
В “Хроносе” рощу окрестили Дубовой, хотя здесь можно было встретить и березу, ясень, клен, сосну. Роща — отличное укрытие от крупных хищников и людей, она опоясалась болотистыми низинами с труднопроходимым ельником и колючим кустарником. Восемь лет назад Иван уже бродил в этих зарослях, приходя в себя после хроношока. Но тогда здесь царила осенняя тишина, а сейчас стоило Ивану войти, как встревоженные птицы подняли невообразимый гвалт. То и дело он натыкался на гнезда с попискивающими птенцами.
“Чем же эти дни мог питаться Саня? — размышлял Иван. — Неоперившимися птенцами? Вряд ли. После того случая с зайчиком стал до щепетильности бережно относиться к животному и птичьему миру. Впрочем, голод не тетка… А может, питался травами? Известными ему с детства стеблями и клубнями?”
Иван с трудом выбрался из цепких зарослей, миновал редкий сосняк и ступил на поляну с низкорослой травой и царственным дубом посередине. Взглянул вверх, в могучую крону и ничего не заметил в зеленом океане листвы. Но внизу — еле приметные следы кед. Здесь же — сорванные сочные стебли, кучка продолговатых листьев какой-то съедобной травы. Иван пожевал их и ощутил приятно-кисловатый вкус. Щавель! Ничего себе, еда…
Вверху послышался шорох, треск сучьев. Иван спрятался за кустом. Из ветвей высунулись кеды, потом показался сам Саня. Цепляясь за бугорчатые наросты, он спустился вниз и прислонился к стволу. Увидел выступившего из-за куста Ивана — и бросился к нему.
— Ваня! Я знал… знал!.. — голос Сани дрогнул.
— Ну и отощал же ты, Александр, — обнимая брата, проворчал Иван.
И тут же отстранился, чтобы не расчувствоваться. Протянул Сане тонизирующую галету.
— Сначала подкрепись, а потом я тебе устрою сцену под дубом.
Саня откусил большой кусок и пытался проглотить его целиком. Поперхнувшись, закашлялся.
— Не торопись!
Саня начал старательно пережевывать галету. На его исхудавших щеках задвигались желваки.
“Мальчишка. Совсем еще мальчишка”, — с остро кольнувшей жалостью подумал Иван. Однако всякие нежности считал пока неуместными. Когда младший брат проглотил последний кусок, Иван, усмехнувшись, спросил:
— Хорошо здесь устроился? Как думаешь дальше жить поживать?
Саня понурил голову и сбивчиво заговорил:
— Хотел погибнуть, чтоб все видели и не искали… А потом… Потом страшно стало. Не помню, как очутился на дереве. Вынырнул из скафандра, бросил его прямо на рог… С дерева видел, как носорог топчет его в траве. Думал, что искать меня не станут. Все же видели сверху, как погиб… Испугался я в последний момент. Понимаешь? Испугался… — Глядя на старшего брата, ожидая его ответа как приговора, тихо спросил: — Я трус?
— В основном ты дурак, — хмуро заверил Иван.
На губах Сани невольно дрогнула улыбка.
— Не ухмыляйся! — повысил голос Иван. — Вернемся, я уже ругать не буду. Бить буду! Вот только вернемся домой.
— Домой?.. — Саня заметался на поляне. — Нет мне там места… Нигде нет!
— Прекрати истерику!
Голос Ивана зазвенел такой жесткой силой, что Саня послушно сел на траву, потерянно глядя на старшего брата. Таким он Ивана еще не видел. А тот сел напротив и заговорил резко, без предисловий:
— Ну и дурак же ты, Александр. Дома ему, видите ли, места нет. Тоже мне — талант, одолеваемый комплексами неполноценности… Но о таланте позже. Сначала о трусости. Пожалуй, что и трус… Жалкий и постыдный. И вот почему.
Иван рассказал, как тяжело переживает Санин побег Зина.
— По-моему, она питает к тебе чувства более нежные, чем дружба. Да и ты, как я заметил, неравнодушен к ней. И вот этот галантный кавалер, — Иван усмехнулся, — вместо того чтобы объясниться, трусливо сбежал. Позор!
Саня смутился. Чтобы переменить тему, спросил:
— А Юджин?
— Юджина я не видел. Говорят, он отправился в какой-то длительный туристский круиз. Чуть ли не годовой.