— Не бойтесь, он не разобьется и не получит никаких повреждений. Тонгус прочнее человека.Но он сейчас мертв. Вся деятельность сложной сети молекулярных нейронов прекратилась. Работает только один блок безопасности. Он-то и ликвидирует все нежелательные отклонения в программе фарсана. Происходит как бы процесс самоочищения.
Я случайно взглянул в приоткрытую дверь лаборатории и вздрогнул: Эфери-Рау повис в кресле, рука его беспомощно свесилась до пола, а голова вяло склонилась вперед и немного в сторону. Что с ним? Неужели Эфери-Рау, как и Тонгус?… Не может быть!…
Мои лихорадочные размышления прервал Вир-Виан.
— Теперь смотрите,- сказал он, глядя на Тонгуса,- я нажимаю вторую кнопку.
Тонгус зашевелился и быстро встал на ноги.
— Фарсаны,- торжествующе продолжал Вир-Виан,-взбунтовавшиеся фарсаны снова во власти человека. Но случаи неповиновения исключительно редки. Мои фарсаны надежнее и преданнее прежних фарсанов, фарсанов-людей. Вы согласны?
И Вир-Виан самодовольно рассмеялся.
— Конечно, надежнее,- услышал я голос вошедшего Эфери-Рау.
Я обернулся и внимательно взглянул на него. Эфери-Рау улыбался и смотрел на Вир-Виана с еще большей преданностью и раболепием, чем раньше.
«Неужели Эфери-Рау,-думал я,-это не человек,а его кибернетический двойник? Но где же тогда живой Эфери-Рау? Где?»
Эти мысли не давали мне покоя, усиливая тягостное впечатление от всего, что я видел здесь. И мне захотелось поскорее уйти. Сославшись на неотложные дела, я заторопился. До ворот меня проводил Вир-Виан.
— Надеюсь,что перед тем,как покинуть Зургану,вы зайдете ко мне? — спросил он на прощание.
Не помню,но мне кажется,что я обещал зайти, обещал, чтобы что-то сказать. Расставшись с Вир-Вианом, я направился к гелиоплану, который за это время накопил под жаркими лучами изрядное количество энергии.
«Что мне делать? — думал я, усаживаясь в кабину. — Может быть, обо всем рассказать Нанди-Нану? Посоветоваться с ним? Нет, ведь я же обещал Вир-Виану пока что не говорить никому…»
Но такова была беспечность нашего поколения, выросшего в условиях гармонического общества,и такова оптимистическая сила молодости,что тягостное чувство исчезло, как только гелиоплан поднялся в воздух. Ветер звенел в ушах, напевая свою незатейливую, но весьма увлекательную песенку странствий. Я летел к освещенным просторам Ализанского океана, к своим друзьям на зеленом острове Астронавтов.
34-й день 109-го года
Эры Братства полюсов
Едва сегодня уселся за клавишный столик, как засветился экран внутренней связи, и я увидел крупное лицо Сэнди-Ски. Он дружелюбно улыбался.
— Эо, Тонри! Откликнись! Ты совсем покинул нас ради своих дышащих звезд. Вчера весь день работал,но сегодня не дадим. Эо, откликнись! — повторил он, и его улыбка стала еще приветливей.
В ответ я постарался улыбнуться. Но улыбка, видимо, получилась вымученная и хмурая, так как Сэнди-Ски обеспокоено спросил:
— Может быть, я мешаю тебе?
— Нет, нет Сэнди!- рассмеялся я (на этот раз довольно успешно). — Сейчас приду. К тому же мне надо просто отдохнуть.
— Правильно,- сказал Сэнди-Ски.- У тебя будет много времени на обратном пути.
Почти весь день провел в рубке управления и,в основном,в рубке внешней связи. Мы стремительно приближаемся к планете Голубая.На огромном экране внешней связи даже при среднем увеличении не помещается вся планета, а только ее отдельные части, отдельные материки. Увеличивая изображение, я иногда различал маленькие фигурки разумных обитателей. И меня каждый раз пронизывала острая грусть оттого, что мне не придется с ними встретиться.
— Они начинают изменять облик своей планеты,хотя и бессистемно,- прошептал сзади Сэнди-Ски. — Видишь?
И он показал на квадраты пашен,на каналы, города и промышленные предприятия, засоряющие атмосферу клубами черного дыма.
— Цивилизация еще младенческая,но она имеет все условия для бурного развития,- продолжал восторженно шептать Сэнди-Ски. — Ведь планета благодатнейшая. Пустынь почти нет. Сплошной оазис.
Днем случилось одно небольшое пришествие, еще раз показавшее,насколько тонко и, так сказать, всесторонне перевоплощаются фарсаны в людей. Молодой штурман Тари-Тау торопился сменить дежурившего у пульта управления Али-Ана. При этом он слишком быстро взбежал по лестнице в кают-компанию. У него подвернулась нога, и он вскрикнул. Я увидел его лицо, посеревшее от боли. Лари-Ла смочил ногу Тари-Тау пятипроцентным раствором целебной радиоактивной жидкости и недовольно проворчал:
— Похромаешь до вечера. В следующий раз будешь осторожнее.
Морщась от боли и прихрамывая,Тари-Тау подошел к креслу у пульта управления и сменил Али-Ана.
Чтоб так разыграть эту сцену,Тари-Тау надо было иметь настоящее, почти человеческое ощущение боли.Разыграть… Здесь это слово,пожалуй, не подходит. Тари-Тау не разыгрывал эту сцену, не создавал предварительно в своем железном мозгу логически-безупречной схемы своего поведения. Нет, он, можно сказать,жил.Все у него получилось непроизвольно- так, как у живого Тари-Тау. Все фарсаны наделены так называемой системой самосохранения- почти такой же совершенной,как инстинкт самосохранения у человека. Система самосохранения у фарсанов включает в себя элементарные человеческие ощущения, в том числе ощущения боли, играющие роль сигналов об опасности. Но что касается сложных чувств,человеческих эмоций,вдохновения, интуиции… Нет! Тут я не соглашусь ни с каким кибернетиком-энтузиастом. Можно, конечно, запрограммировать машине высокие человеческие чувства, как это сделано у фарсанов. Но это все-таки не подлинные эмоции, а их бледные копии.
Но до чего искусные копии! В этом я убедился сегодня вечером, когда фарсаны собрались в кают-компании.После доклада Али-Ана и обмена мнениями встал Тари-Тау.Он был в новом комбинезоне и уже не хромал. Тари-Тау смущенно, почти робко сказал, что может прочитать нам свои новые стихи из космического цикла.Все мы с восторгом согласились послушать, особенно Сэнди-Ски. Даже Лари-Ла,которому так хотелось рассказать свою очередную юмористическую побасенку, сказал:
— Давай, мальчик,давай,- хотя Тари-Тау был уже не мальчиком, как в начале полета, а юношей.
Лари-Ла и на этот раз не обошелся без своей добродушной иронии.
— Признаюсь,не очень разбираюсь в поэзии, — усмехнувшись, сказал он. — Но даже меня твои стихи пробирают до самых мозолей.
И Тари-Тау начал читать. Вначале голос у него был глухой, он по-прежнему чувствовал смущение и скованность. Но потом разошелся и читал с большим подъемом. Голос его окреп, глаза сверкали вдохновением. Я на минуту забыл, что передо мной фарсан. Да это же живой,настоящий Тари-Тау. А какие стихи! Конечно, это стихи живого Тари-Тау, а фарсан только присвоил их.
Слушая стихи,я словно погрузился в чарующий мир образов,ритмов и музыки. Да,Тари-Тау,я мало знал тебя,ты был настоящий поэт. О если бы ты мог слышать сейчас меня! Ты слышишь?. Своей мудрой и чуткой душой ты умел все объять, все видеть…
Могут ли фарсаны обладать такой же способностью? Нет, тысячу раз нет! Слушая сегодня стихи Тари-Тау, я вспомнил слова фарсана Эфери-Рау, когда он говорил о том, что, моделируя человека, они с Вир-Вианом не стремились воссоздать диалектическое единство мысли и эмоций. Не верю этому! Они просто не смогли распознать и воспроизвести эту сложную диалектику. Эмоции, говорил Эфери-Рау,вносят путаницу,хаос в чистый интеллектуальный процесс. Тоже чепуха! Эмоции обогащают даже самую абстрактную мысль ученого. Малейший всплеск радости, незначительный эмоциональный взлет делают мысль могучей и крылатой.
Мысль гуманистична по природе своей,она неразрывно связана с человеком, с миром его эмоций,с его жизненным опытом и, наконец, с опытом многочисленных предшествующих поколений.И никакими кибернетическими ухищрениями невозможно воспроизвести невообразимо тонкие нюансы,трепещущие ассоциации человеческой мысли.Мысль фарсана,мысль кибернетической машины- это мысль без эмоций и без ассоциаций. Это даже не мысль,а ее логическая схема,ее сухой геометрический чертеж…