Зэки заржали, вертухаи тоже хихикнули, а я, сдержанно улыбнувшись шутке товарища по камере, повернулся к Подкладюку и сказал:
- Сто пятьдесят пять процентов чистой прибыли - это, знаете ли, не шутка. В странах развитого капитализма люди за восемь процентов начинают друг друга пачками убивать и президентов отстреливать, а тут… Сто пятьдесят пять! Это уже даже и не сверхприбыль, а какая-то фантастика. Ну да ладно. И что же дальше?
- А дальше Мошонкин говорит, ты, мол, денег нажил, значит, должен поделиться.
- А вы что?
- А я, естественно, говорю ему - с какой стати? Я у тебя вещь купил, значит, она моя. За сколько хочу, за столько продаю. Что - не так?
- Конечно, не так, - возмутился Мошонкин, - ты мою вещь продал, а со мной до сих пор так еще и не рассчитался. Это что - нормально?
- Ах, во-от оно как… - протянул я, - в деле открылись новые, не известные до этого момента нюансы. Интересно…
Мазурикам, комфортабельно расположившимся на койках, тоже стало интересно, и Пастух, открыв баночку "Хольстена", на которую все трое вертухаев тут же зыркнули, как таможенник на контейнер с героином, сказал:
- Действительно интересно! Это, значит, кидняк получается…
Я посмотрел на него, и Пастух, понимающе кивнув, замолчал.
А я, укоризненно взглянув на Подкладюка, заметил:
- А ведь товарищ зэк прав - это кидняк. Вам, как представителям Закона, такая терминология не по душе, поэтому я скажу на языке нормальных честных людей.
- Правильно, скажи им, - подал голос Таран.
- И скажу. Получается так: гражданин Подкладюк обманным путем завладел имуществом, принадлежащим гражданину Мошонкину, и продал его.
Когда Мошонкин потребовал рассчитаться с ним по чести, Подкладюк заявил, что не желает ничего слышать. Как это называется на языке Закона, граждане урки?
Ответом был дружный хор:
- Мошенничество.
- Совершенно верно, мошенничество, - подтвердил я, - за это и осудить могут. Но Подкладюк наверняка даст взятку судье, а в тюремной администрации ему состряпают характеристику, из которой будет следовать, что он чист яко белый голубь, и Подкладюк выйдет сухим из воды. И спокойно вернется к своим недостойным и грязным занятиям. Что скажете, господа присяжные?
В камере раздались возгласы:
- И к бабке не ходи! Точняк! Так оно и будет! На кол его!
- Вот видите, - обратился я к Подкладюку, - вы хотели разбирательства - вы его получили. А теперь - приговор.
Настала тишина.
- Значит так. Четыреста двадцать, говорите? Хорошо. Подкладюк, крыса тюремная, завтра, подчеркиваю - завтра приносит Мошонкину восемьсот сорок. Не принесет - пусть пеняет на себя. Знахарь так просто языком не болтает. А насчет разбирательства, то у нас теперь все поставлено на коммерческую основу, так что за мои юридические услуги завтра же сюда, в эту камеру, - штукаря. Тысячу долларов. И не пытайтесь прибедняться. Жопу разорву. Все свободны.
Вертухаи, поверженные моей строгостью и наглостью, послушно встали и повернулись к двери, которую расторопно отпер перед ними мой давешний прапор.
- А вы, Штирлиц, останьтесь, - сказал я ему, и прапор замер в трудной позе.
Когда дверь за выскочившими в коридор подсудимыми закрылась, я сказал ему:
- Из этой тысячи триста - твои. Понял?
- Понял.
- Хорошо. Если кто-то еще хочет суда быстрого и справедливого - добро пожаловать. Понял?
- Понял.
- Кстати, как твоя фамилия?
- Нежуйхлеба.
Все, находившиеся в камере, не исключая меня, истерически заржали, а прапорщик Нежуйхлеба быстренько вышел в коридор и запер за собой дверь.
Глава 4
От Бутырки до Мальорки
Мне не пришлось долго ждать следующего визита Маргариты.
На следующее после суда над вертухаями утро дверь камеры отворилась, и я увидел родное и доброе лицо прапорщика Нежуйхлеба.
- Разин, на выход.
- Те же? - по-свойски спросил я, поднимаясь с койки, на которой вкушал отдых после скромного, но разнообразного завтрака.
- Ага, - ответил Нежуйхлеба, - те же самые.
- Ладно, - кивнул я, - пошли.
Мы вышли в коридор, Нежуйхлеба запер камеру и, не успели мы отойти на несколько шагов, просипел:
- Здесь ровно семьсот. Триста я себе взял, как вы и сказали.
И он ткнул меня в бедро туго свернутой трубочкой долларов.
- Годится, - кивнул я, принимая деньги, - а эти как?
- Эти? - Нежуйхлеба хохотнул, - подрались в кандейке через полчаса после того, как ушли от вас. Теперь у Подкладюка фингал под глазом, а у Мошонкина ухо разорвано. Подкладюк постарался. А в остальном, прекрасная маркиза, - все зэки довольны и смеются.
- Вот и хорошо, - сказал я, несколько удивленный неожиданно обнаружившимся у прапора чувством юмора, - а то в тюрьме, сам понимаешь, скучно…
Так, за разговорами, мы дошли до камеры, в которой меня ждала Рита.
Оставив нас наедине, Нежуйхлеба вышел, и Маргарита крепко обняла меня, прижавшись лицом к моей мужественной груди. Честно говоря, я был несколько удивлен этим, потому что хорошо помнил, насколько прохладно она простилась со мной вчера.
- Что это с тобой? - поинтересовался я, поглаживая ее, однако, по шелковым волосам, которые щекотали мне нос, - а где же нордический характер? Где превосходство интересов Дела над личными чувствами?
- Иди к черту, - ответила Рита и, поцеловав меня в нос, оттолкнула, - сядь подальше от меня, а то я за себя не отвечаю.
- Это что, тебя похоть обуяла, что ли? Ну так ведь комнатка эта и для такого случая приспособлена, - и я указал на стоявшую в углу койку, покрытую вытертым серым одеялом.