Есть такие острова в Океании, где, как говорят знающие, побывавшие там люди, местное население не делает ничего, то есть вообще ничего, Ничего с самой большой буквы. Они просто лежат целыми днями на своих островных пляжах, океан покорным щенком ласково лижет им пятки. А они лежат и ждут, когда с дерева упадет кокос или какой другой пригодный в пищу орех, тогда они лениво поднимаются и нехотя поглощают упавшую пищу. Они не работают, потому что жарко, лень и незачем - все, что нужно для жизни, произрастает само, без участия человека, а может быть, именно потому, что человек не вторгается в плодотворную работу Земли. Они счастливы, потому что все, что им нужно, у них есть, а то, чего у них нет, - им не нужно. Надо будет как-нибудь побывать на этих островах, лениво подумал я, полежать на песке рядом с островитянами, поболтать с ними о смысле жизни и насладиться райской праздностью свободного человека. Чем, собственно, я и сейчас наслаждаюсь, не уезжая на далекие неведомые острова…
Я лежал уже второй час и подумал, что, открыв глаза, увижу себя в виде пережаренной колбаски. Кулинарно-гастрономические ассоциации усиливали ароматы, которые редкий и легкий ветерок навевал из бунгало. Коричневая, лежащая на рашпере колбаска, жирный мясной сок которой с шипением капает на раскаленные угли, сменилась образом шашлыка, я даже услышал запах вишневых полешек, которые знатоки подкладывают в грамотный - из яблоневых чурочек - костерок. Я перевернулся на спину и напоследок вспомнил, что на Руси шашлык называли "верченое мясо". Хотел улыбнуться, но поленился. Весь окружающий мир представлялся мне в виде… Точнее сказать - он никак мне не представлялся. Его будто не было. Только я и солнце. И где-то рядом - океан. И все это даже не на какой-то там Земле, а просто в пространстве. Это и было тем самым блаженным умопомрачением, ради которого знающие люди регулярно бросают все и устремляются на жаркие берега теплых морей. Я наконец достиг этого состояния, и приобретенный в прошлых воплощениях опыт подсказал мне, что делать теперь.
Собрав все силы, я напрягся и открыл глаза.
На мне были черные очки, поэтому солнце, бьющее мне прямо в лицо, не ослепило меня, а лишь заставило слегка прищуриться. Перевернувшись на живот, я подобрал под себя конечности и, пошатываясь, встал. Сориетировавшись, я неверными шагами, утопая в предательском песке, дошел до воды и, сделав еще несколько шагов, упал лицом вниз. Теплые воды океана объяли меня, как говорится, до глубины души моей. Убийственная жара пропала, а вместо нее, когда я открыл глаза, вокруг меня было зеленоватое пространство, по которому перебегали тени и отражения волн, игравших на поверхности.
Я посмотрел на свои руки, упершиеся в песчаное дно, и увидел, что на тыльной стороне правой ладони уже устроился маленький краб, который, подняв миниатюрные клешни, смотрел на меня своими перископами. Почувствовав, что заканчивается воздух, я поднял голову над водой и сделал глубокий вдох. Полусонное обалдение пропало, и вместо него я теперь чувствовал пронизывающую меня насквозь радость бытия, которая растянула мои губы в идиотской улыбке.
Так тут улыбались все.
Поныряв в разные стороны и пожалев немного, что не родился дельфином, я вылез из воды и бодро направился в бунгало. Внутри было прохладно, датчик кондиционера показывал всего лишь плюс двадцать. Из кухни доносилось фальшивое пение Риты. Все в ней было прекрасно: и фигура, и лицо, и манеры, и еще множество женских качеств, но имела она один недостаток, который ей, однако, удавалось успешно скрывать. У нее абсолютно не было музыкального слуха.
Услышав доносившееся из кухни фальшивое "три белых коня - декабрь, январь и февраль", я почувствовал, как у меня сводит скулы и рот наполняется слюной, как при виде разрезаемого лимона. Слух у меня - дай бог каждому, и такое издевательство над гармонией и благозвучием приносило мне истинное страдание. Поэтому я кашлянул, и пение тут же прекратилось.
Рита знала, что начисто лишена музыкальных способностей, и никогда не позволяла себе петь в чьем-либо присутствии, разве что хотела помучить кого-либо, например меня. На моей памяти она поступила таким опрометчивым образом дважды, и оба раза результаты этого были для нее плачевны. Один из таких эпизодов, в Цинциннати, закончился для нее запихиванием под холодный душ, а во второй и, надеюсь, последний раз я просто ушел спать в гостиницу, оставив ее на одинокой постели без надежды на мою благосклонность.
Сунув голову в кухню, я почувствовал довольно приятный запах и поинтересовался:
- И что же такое ты готовишь? Пахнет хорошо!
Рита, одетая в короткое шелковое кимоно, расшитое красивыми жабами и лягушками, повернулась ко мне и, заслонив спиной плиту, вытолкала меня из кухни. При этом вытканная на кимоно жаба насмешливо улыбнулась и, кажется, выставила средний палец на правой лапе.
- Узнаешь потом. А пока нюхай и мучайся.