Шагнув к комоду, он взял в руки фотографию, оправленную в рамочку. Со снимка на него смотрел щеголеватый подпоручик, красавчик с усиками, в золотых погонах и сдвинутой набекрень фуражке. Глаза Сидорчука потемнели.
Он небрежно поставил фотографию обратно на комод и буркнул:
– Это что же получается, вроде как героя революции у себя приютили, правильное дело делаете, а тогда портрет вот этого субчика в погонах тут при чем? Очень это для меня странно, барышня! Вы сами-то каких убеждений будете? Сдается мне, Николай Ростиславович маху тут дал, не разобрался в обстановке!
– Так это брат мой, Костик! – нимало не смутившись, ответила хозяйка. – Это он перед уходом на германскую снялся. В то время и слова-то такого не было – контра. За отечество сражаться ушел. Никто же не знал!..
– И где же теперь ваш брат, Анастасия Сергеевна? – поинтересовался Сидорчук. – У Деникина?
Миловидное лицо женщины вспыхнуло.
Она выпрямилась, без страха взглянула в глаза суровому гостю и ответила:
– Мой брат – справедливый и честный человек. Он всегда поступал по совести. И на войну ушел по велению сердца. Да, Костик давал присягу царю и никогда ей не изменял, надеюсь. Стыдиться мне нечего, хотя вы, наверное, считаете иначе. Он ушел на фронт в четырнадцатом, и с тех самых пор ни одной весточки от него не было. Где он сейчас, я не знаю, но верю, что брат жив и когда-нибудь вернется домой.
Сидорчук неуступчиво покачал головой, скрипнул ремнями и заявил:
– Вы эти вредные мысли лучше бы про себя держали, дамочка! Про царя, значит, и прочее. Мы в ЧК за такие мысли, знаете, что делаем? Домой он вернется! Он-то, может, и вернется, да только дом теперь не тот! Наш это теперь дом! И будет нашим на вечную вечность. А эксплуататорам трудового народа…
– Да какой же Костик эксплуататор! – воскликнула Анастасия Сергеевна. – Он справедливый и добрый человек. Брат за народ кровь проливал!..
– Вы про народ-то поосторожнее! – оборвал ее Сидорчук. – Народ сам кровью истекает. Да, на фронтах, где вот такие хлыщи-золотопогонники свою доброту показывают. Я вон летом под Орлом с кулацкими бандами сражался. Много они наших там положили, подлюги!.. А во главе у них, между прочим, офицеры были, такие самые, которые присягу императору приносили. Может, и ваш братец там повеселился…
– Да что вы такое говорите! – выкрикнула Анастасия Сергеевна, и в глазах ее мелькнула тревога. – Не станет мой брат стрелять в народ. Не станет! Мы совсем по-другому воспитаны.
– Про воспитание ваше ничего не знаю и знать не хочу, – отрубил Сидорчук. – Только для родственника вашего лучше будет, если он и взаправду на германской погиб. А ежели нет, то лучше бы ему сюда никогда не возвращаться, потому что с эксплуататорами трудового народа и прочей контрой у нас будет разговор короткий. Пощады они не дождутся, не заслужили!
Женщина не нашлась, что ответить, но посмотрела на Сидорчука с некоторым недоумением. Она не испугалась, однако явно обеспокоилась – не за себя, а за своего постояльца. Ей уже начинало казаться, что такой сердитый гость за добром не приедет, и лучше бы было, если бы эти двое не встретились.
Наверное, именно поэтому Анастасия еще раз постаралась перевести разговор в более спокойное русло:
– Я слышала, что у вас в ЧК не церемонятся с врагами, но, уверяю вас, Егор Тимофеевич, мой брат не враг! Он смолоду сочувствовал революционным настроениям и даже имел из-за этого неприятности по службе. Да и стоит ли обрушивать на его бедную голову громы и молнии, когда неизвестно, жив ли он? Эта мысль не дает мне покоя ни днем, ни ночью. Это моя непрекращающаяся боль, понимаете?
– А я не утешать вас приехал, – заявил Сидорчук. – Для меня вы никто и звать вас никак. Меня другое смущает. – Он резко взмахнул рукой. – Эх, да чего там! Значит, про брата вам ничего не известно. Ну а родители ваши?.. Вы одна тут живете?
– Родители мои погибли в Петрограде в семнадцатом при невыясненных обстоятельствах, – сказала Анастасия почти бесстрастно, как человек, давно свыкнувшийся с мыслью о неизбежной потере. – А это дом моей тетки. Она тоже умерла. У меня на руках, в начале этого года. Вот теперь я тут и живу в одиночестве. Спасибо, Николай Ростиславович согласился снять у меня комнату. Мне не так скучно, и все-таки какие-то средства к существованию. Сама-то я делать ничего не умею. – Она неловко усмехнулась и посмотрела на Сидорчука своими глубокими карими глазами.