– Любые… Что-нибудь, что писал Ефим Захарович, есть у тебя?
Батраков решил не спорить. Он зашел в свой закуток, выгороженный посреди цеха, и позвал Ольгу:
– Иди глянь. Да на что тебе?
Он сидел за маленьким тесным столом, а Ольга стояла рядом за его плечом и смотрела в специально для нее открытую книгу.
– Вот тут расписался. – Батраков указал грубым, узловатым пальцем. – И еще тут. Видишь – «спецификация»…
Ольга вгляделась в перечень деталей, выписанный теми же округлыми, немного скачущими буквами. Никакой, понятное дело, каллиграфии – здесь этого не требуется. Просто почерк.
– Его подчерк, – проговорила Ольга очень медленно. – Точно, его.
– А что тебе, собственно, в его подчерке потребовалось? – спросил наконец Батраков.
– Так…
– Оля, что происходит? – Батраков пристально смотрел на нее. – Сперва Маруся Гринберг, теперь, как я погляжу, ты…
– Я – нет, – ответила Ольга, качая головой. – Насчет меня даже и не бойся. Просто… получила одно письмо. Надо было уточнить от кого.
– Ты получила письмо? Важное? – Батраков беспокоился все больше и больше. – Насчет чего? Органам передать?
– Насчет любви, – сказала Ольга в сердцах. – Не надо никаким органам передавать. Это просто… насчет любви.
Впервые за время ее знакомства с Алешей Ольга решилась пойти к нему на квартиру, чтобы объяснить про письмо и чужой почерк, а заодно и разоблачить коварного Фиму. Но на квартире Ольге сказали, что Алеша уже уехал на вокзал.
– Чуть-чуть вы с ним разминулись, – с сожалением прибавила квартирная хозяйка.
Ольга опешила:
– На какой вокзал?
Та отступила на шаг, смерила Ольгу взглядом. Сочувствие в ее взгляде сменилось отчужденностью.
– Разве он не сказал вам?
– Нет…
– Стало быть, не захотел вам говорить? – Хозяйка выглядела все более и более неприязненной.
– Мы с ним со вчерашнего дня не виделись, а вчера было представление, – объяснила Ольга. – Все в круговороте.
Хозяйка покивала головой.
– В круговороте, понятно, что в круговороте. У вас, барышень, всегда все в круговороте… Ну так он во Псков уезжает, в свою часть.
– В часть? – переспросила Ольга.
– В армию. Вернулся на службу. «Еду, говорит, тетя Таня, служить Отечеству с оружием в руках. Буду красным командиром, как и собирался». И уехал.
Ольга, не поблагодарив и не попрощавшись, вышла. Хозяйка проводила ее неблагосклонным взглядом и резко захлопнула дверь.
Несколько кварталов Ольга прошла медленно, опустив голову и думая о чем-то неопределенно-печальном. Нелепо и странно разрушилось возможное счастье. Раньше ли это началось, когда Ольга сердилась на Алешу за его разговоры про девиц, которым он якобы нравится? Или все дело в письме? Она покачала головой. Алеша, может быть, и не поверил бы письму, если бы не происходило между ним и Ольгой размолвок. Сейчас она горько сожалела о многом из того, что наговорила Алеше.
Неожиданно решение пришло. Ольга взяла извозчика и поехала на вокзал. Может быть, она еще успеет к поезду и они смогут объясниться.
Но когда она прибыла, оказалось, что поезд на Псков уже отходит. Ольга побежала вдоль вагонов, заглядывая поочередно во все окна. И наконец в одном она увидела Алексея. Он сидел и спокойно, как бы отрезав себя от прочего мира, смотрел на перрон.
– Алеша! – крикнула вне себя Ольга и подбежала к окну.
Алексей вздрогнул, отпрянул и тут же исчез. Ольга остановилась, опешив. Она не ожидала, что он скроется от нее. И тут поезд медленно тронулся. Мимо Ольги проехал открытый тамбур, и там стоял Алеша.
– Оля, что? Что? – крикнул он.
– Алеша, я не… – Ее голос сорвался.
Поезд набрал ход, колеса стукнули очень громко, и тут Ольга совсем растерялась и заплакала. Дом с колесами под полом уехал, вокруг стало пусто, рельсы разбежались сразу по всем направлениям, и даже понять, в какую сторону свернул Алешин поезд, было теперь совсем невозможно.
Глава двадцатая
Лето заканчивалось, подслеповато помаргивая, пыльное и в общем-то надоевшее. Вроде как и не жаль, что иссякает тепло. Пусть себе.
Витрины в магазинах на проспекте Двадцать Пятого Октября приходилось протирать едва ли не каждый день, чтобы сверкали, как полагается. Денежный вал схлынул: миллион теперь считался за рубль; но благосостояние никуда не делось, оно, напротив, стало казаться тверже, прочнее. Казалось, даже грабежи, к концу лета участившиеся, не могли нанести серьезного ущерба изобилию.
На исходе лета двадцать второго года бывший батальонный комиссар, а ныне подручный Леньки Пантелеева, Дмитрий Гавриков по кличке Адъютант, понял, что Пантелеев окончательно обнаглел. И понял он это не тогда, когда Ленька останавливал пролетки, вытряхивал оттуда пассажиров, а потом отбирал у пассажиров деньги, ценности и отчасти одежду. И не после того, как Ленька любезно попросил общественного кассира товарища Манулевича отдать ему зарплату всей пожарной артели. И даже налет на склад на Садовой улице, куда Пантелеев наведался как к себе домой, не произвел такого впечатления на Гаврикова-Адъютанта.