Безымянная толстушка меня, слава всем Морям на этом свете, так и не вспомнила. Деликатность не позволила ей подозрительно скосить на меня глаза, как позволила всем остальным. Не могу их винить – несмотря на все мои старания, я представлял собой достаточно дикое и жалкое зрелище. Однако деньги у меня были, и это являлось самым главным для нее.
– Чем могу вам помочь? – проворковала дамочка, вся из себя такая мягкая, кругленькая, пастельная. Первый представитель прекрасного пола, который встретился мне за два года. Я с трудом отделался от этой мысли.
– Каюту на неделю, – попросил я, удивившись, как даже мой голос звучит живее на свободе. Эти два с лишним года прожил словно не я. Как будто это не меня потащили на допрос, как будто не я был осужден пожизненно сидеть в застенках каторжной тюрьмы, будто не я, в конце концов, просидел две недели в трюме, чтобы удрать. Я словно был лишь зрителем своих собственных действий, и вот только сейчас я зажил по-настоящему. Пока я думал о своей жизни, наша пташка уже нашла мне свободное местечко в своем гнездышке и яростно пыталась мне втолковать, как к нему пройти. Я бросил ей несколько монет и удалился. Следующим моим действием определенно было узнать о судьбе “Ла Либре”. Цела она или зловредный вице-адмирал все-таки потопил ее? Этого я не знал, но многое бы отдал, чтобы быть уверенным, что где-то она еще есть. Но это все потом, потом. Я вдруг вспомнил, что не спал четыре дня и неплохо бы это исправить. Давно я не спал так спокойно.
С чего начать мои поиски, я не знал. Хорошо бы вернуться на Усталого путника, но я сомневался, что она все еще там. Тем более, отнятых денег не хватило бы на долгий рейс. Поэтому я решил вернуться в свою стезю, где деньги взять будет уже гораздо легче. От Санта-ди-Шилы до Родины пиратов недалеко, 300 морских миль, так что я напросился на борт первого же попавшегося не-каботажного судна. Меньше недели прошло, прежде чем мы добрались. Я сошел на берег и шумно вдохнул маяковский воздух.
Первой моей мыслью было, конечно, навестить Шебу. Но я этого не сделал. Мне было стыдно. Во время прошлой нашей встречи я был в ее глазах честным человеком, небрежно носящим офицерский мундир. А теперь что? В украденной куртке, весь в наколках, шрамах и рубцах, с разодранным ухом, без пальца, прихрамывающий. О том, что осталось у меня от каторги, я вообще молчу. Мне самому от себя тошно становится, так что ж говорить про Шебу? Допустим, ей нет дела до моего совершенно неблагородного вида, но как быть с тем, что она наверняка знает, кем я стал на самом деле. Я ведь ей соврал… Кроме того, что творилось в моей голове, в душе я боялся, что я ей был уже не нужен. Она – цветущая, красивая женщина. На Маяке много достойных. Рано или поздно я вынужден был бы вернуться – я не могу без нее. Но не сейчас, нет, я должен подумать, что делать, когда я снова увижу ее, что сказать при встрече.
Не могу не рассказать об этом случае. Шел я, значит, своей дорогой, как вдруг мне в руку вцепилась чьи-то цепкие пальцы. Я подпрыгнул, готовясь отбиваться, но сразу выдохнул – это была старая цыганка. Ее смуглое лицо, испещренное морщинами, крючковатый нос и пронизывающие синие глаза мне кого-то напоминали, но я не был особо удивлен – вероятно, в раннем детстве мать часто сбагривала меня ей. А может, она и была матерью моей или Кида, кто знает? Цыганки – это женщины, многие из которых могли похвастать своей красотой, и, вероятно, эта в молодости крутила несусветным количеством мужчин, но славились они еще кое-чем. Не у многих эта небесная красота сохранялась до старости. Цыганка дьявольски улыбнулась и протяжно прохрипела: