В первый год своего пребывания в Туркмении я не мог равнодушно пройти мимо ишака. Бегенч, вировский шофер, периодически подвозивший меня по округе и знающий эту мою страсть, даже притормаживал порой, спрашивая: «Этого осела будешь фотографии»?» Вновь и вновь поддаваясь обаянию этих скромных существ, я раз за разом «фотографил» их, тратя пленку, но не в силах устоять.
Тебе, компьютерный червь, небезынтересно и поучительно будет узнать вот что. Мужики из Ашхабада рассказали, что целая группа компьютерщиков разрабатывала специальную программу, определяющую по карте оптимальную траекторию движения по пересеченному рельефу. Бились, бились, сделали. А потом им кто‑то и говорит: «Вам, ребята, что, делать нечего? Пустите ишака вперед, он и выберет лучшую дорогу». Они посмеялись, а потом, видать, засвербило: проверили ― пустили ослика по участку местности, с картой которого работали, и сравнили траекторию движения осла с расчетной. Как и следовало ожидать, компьютер проиграл.
И еще мне нравится, что характер у ослов хороший. Поговорка «Упрямый, как осел» используется людьми в искаженном смысле. Нет, осел не упрямый ― у него просто сильный характер. Так что если он с чем‑то не согласен, то это всерьез и спорить с ним в этой ситуации трудно. (Упорство в следовании однажды принятому решению ― вообще особенность Востока.) Но в большинстве случаев ишаки вполне сговорчивы и очень терпеливы. А будучи ближе к диким животным, чем, например, лошади, они обладают еще и другими несомненными достоинствами. Например, смелостью. В той же Америке их вон держат вместо сторожевых собак для охраны скота от койотов. Бредет себе рядом с отарой ― ишак ишаком, а при появлении опасности сразу ― конь–огонь: голова поднята, ноздри раздуваются, уши прижаты ― и галопом на врага.
И уж что невозможно описать словами, так это прелесть и обаяние маленьких ослят. Недельный ишачонок ― это, несомненно, одно из чудес света. Как мне рассказывал на одной московской свадьбе оказавшийся рядом за столом преуспевающий депутат какого‑то совета:
― Ты понимаешь, я как увидел этого ослика в Ашхабаде, так и понял, что улететь от него не могу. Не могу! А уж когда представил, что с дочерью будет, когда она увидит, решил: черт с ним, буду держать сначала на лоджии, а потом на даче. Навоз, конечно, выносить… Не поверишь, в самолет пронес!.. Завернул в пиджак и пронес через депутатский зал, он не брыкался совсем, сидел тихо–тихо… Но потом, правда, уже в самолете, выскочил и побежал по салону… Высадили. Не разрешили провезти…
Так‑то вот. Сам отношусь к ишакам с уважением и тебе советую».
15
Тебя озарило солнце счастья, ты купаешься в лучах луны, твоя печаль обернулась радостью…
(Хорасанская сказка)
И все‑таки мне в тот вечер повезло. Механически переставляя еще дрожащие от напряжения ноги вниз по торному пути, набитому тысячами овечьих копыт («клик–клик» ― шагомер), и думая про птиц, я вновь увидел их. Оставались последние минуты светлого времени здесь, наверху у скал, я ускорил шаг и, выбрав удобное место, вновь уселся наблюдать. Вот тут‑то мне и воздалось за перенесенные страдания…
Обе птицы сместились к западной части скал, уселись на камни и по–домашнему занялись чисткой оперения. Было ясно, что на ночевку они останутся поблизости, никуда далеко не улетая. Через несколько минут они взлетели, начав неторопливый облет территории, после чего летящая впереди самка спланировала на явно особое для нее место ― далеко от вершины, под которой я сидел вместе с мухой час назад, на низком отроге подножия горы она плавно опустилась на верхушку небольшого инжира, а самец сел на камень в паре метров от нее.
Орлы вновь начали чиститься и потягиваться, расправляя мощные крылья, после чего вновь слетели, уже труднозаметные в густеющих сумерках, пролетели вдоль пологого склона и сели опять. Причем самка села на гнездо! На другое гнездо, о существовании которого я и не подозревал! Прекрасное новое гнездо, выглядящее вполне жилым и аккуратным!
Захватывая последние остатки света, я вновь, почти бегом, запыхиваясь и спотыкаясь на крупных камнях, понесся к этому месту, конечно же спугнув птиц, уже устроившихся на ночевку.
Гнездо это, в отличие от первого, располагалось очень удобно для обзора, будучи построенным на приземистом кусте, растущем в щели двенадцатиметрового обрыва в четырех метрах от его верхнего края. Я без труда заглянул сверху прямо в лоток гнезда. Оно тоже было пустым… И, судя по размерам и особенностям постройки (что я выяснил в деталях уже следующим утром), принадлежало вовсе не этому виду…
16
Надежды призрачные слаще утраченных…
(Хорасанская сказка)
К костру на стоянке я долго брел в полной темноте, никуда не торопясь, с трудом выбирая путь на каменистых склонах, прислушиваясь в ночной тишине к пульсу невозмутимого шагомера («клик–клик») и посматривая на великолепные беззвучные всполохи сильной далекой грозы высоко в горах на востоке. Мне представлялось, что молнии ― это вспышки фотоаппарата, которым Бог фотографирует нас, самозабвенно усердствующих внизу в своих порывах и суете, часто путающих одно с другим…
Фантастикой было уже то, что в своих прогнозах, сделанных в московских библиотеках, я не ошибся и выбрал для наблюдений именно то место, где и увидел птиц. Я шел назад, понимая, что вся моя орлиная эпопея переходит с этого момента в новое качество и что теперь‑то уж я на порядок ближе к цели: найден гнездовой участок, теперь найти гнездо ― это дело времени и техники, если, конечно, орлы вообще гнездятся в эту засушливую весну. До возвращения в Москву сейчас уже не успеть (только если завтра повезет), а вот на следующий год я их обязательно найду.
Еще я думал о том, что Перевалов и Кот, пьющие сейчас чай в лагере, изначально относились к моему устремлению во что бы то ни стало разыскать фасциатуса с вежливо скрываемым скептицизмом: уж больно маловероятным казалось удачно ткнуть на карте в точку среди пятнадцати тысяч квадратных километров. И вот я, поносник, несу им столь желанный результат, и мы сможем ему вместе порадоваться.
Я застал мужиков гордо варящими уху из наловленной в Чандыре маринки. Встретив меня вполне ожидаемыми армейскими комментариями на предмет моей подозреваемой преждевременной кончины от мучений животом, Перевалов поведал, что Кот в процессе рыбной ловли так увлекся, что свалился с берега в воду. Я ехидно заметил, что это нормально, так как все уважающие себя коты рыбу ловят лапами… Кот в ответ возразил, что виной всему я, не давший им купить с собой пива… Потом мы дважды опрокинули в темноте котелок с дефицитной водой («…конечно, без пива и ноги ― крюки»…). Потом они вкусно ели уху, а я пил пустой чай и думал про орлов. И уже потом, отдохнув от собственных переживаний, я рассказал им, что нашел… Нашел!
Мой рассказ произвел эффект, поверьте мне. Потому что они оба накрепко замолкли, когда я рассказал им об увиденном. И потом еще минут десять я описывал, как все происходило, в полной тишине, а они лишь курили «приму» из нашей общей пачки, глядя на костер и ничего не говоря…
17
…Уж коли есть на то воля Аллаха ― придется ей покориться…
(Хорасанская сказка)
На следующий день мы с Котом ничего нового во всей округе не нашли. И даже не видели толком самих птиц на нашей территории ― они лишь раз на огромной высоте залетели с иранской стороны и потом вновь скрылись там же, уже далеко за погранполосой, ― над Ираном…
Вернувшись после обеда из маршрута, мы обнаружили на Чандыре катастрофический паводок. Скромная пересыхающая речушка, как бы подтверждая, что она ― действительно великая азиатская река, не зря присутствующая на всех картах континента, превратилась в бешеный коричневый поток, бурлящий на полтора метра выше обычного уровня, ― ночная гроза далеко в горах не прошла бесследно. Еще пятьдесят лет назад такого бы не произошло: леса на склонах гор и в ущельях, бездумно вырубленные за последние десятилетия, задержали бы выпавшую с дождем воду.