А уж если хочешь увидеть коростеля, то надо осторожно подходить на его крик («Крэкс–крэкс!» ― это он так кричит и точно так же по–латыни называется: Crex crex), а подойдя совсем уже близко, надо быстро бежать к тому месту, где он кричит, и тогда, если повезет, удается его вспугнуть, и он взлетает из травы, расправив свои пестрые крылья с большими рыжими пятнами. Перелетает метров на десять, снова садится в траву, и теперь его уже и не найти: сразу уходит от опасности пешком. Вот какая интересная птица коростель; очень скрытная. А уж гнездо его найти и того труднее.
И вот девчонки наши, значит, нашли. Рассказали об этом, а сами и не знали, что это за птица такая. Я вроде как орнитолог; вроде как догадываюсь, о чем они говорят. Отправились мы всей подгруппой смотреть.
Шли аккуратно, высматривали заранее; подходим к куртинке травы среди скошенного открытого места в саду, а мама–коростелиха сходит с гнезда (когда мы уже метрах в двух были), пригибается пониже ― и бегом, бегом от нас к высокой траве, поспешно так, но без паники, словно говоря: «Ну, вот зачем вы здесь?! Делать вам, что ли, нечего?!»
Посмотрели мы гнездо, записали все, сфотографировали (там одиннадцать пестрых яиц было), не тронули ничего. Только одно яичко положили в банку с водой ― узнать, насколько насижено; так вот оно плавало уже, как поплавок, а это значит, что уже скоро вылупляться птенцу (если совсем свежее яйцо, то лежит на дне, если немного насижено ― плавает посередине банки: это все от количества газа внутри; плавучесть возрастает, когда зародыш растет). Ну вот, не трогали больше ничего и сразу ушли, чтобы мама–коростелиха побыстрее на гнездо вернулась, ― нельзя же яйца надолго оставлять.
На следующий день пришли проведать (вдруг птенцы уже вылупились? Птенцы у коростеля уникальные ― малюсенькие, пушистые и черные как уголь) и видим, что пять яиц в гнезде расклеваны… И сразу понятно стало, что это вороны сделали. Выследили нас, как шпионы, когда мы первый раз подходили, а потом поинтересовались, что же это мы там такое интересное в траве рассматривали…
Вот и вышло, что это мы воронам подсказали, где поживу искать; навредили коростелю… Плохо получилось. Потому как, если ворона сама такое гнездо найдет, то это ― одно дело; это природа. А если человек ее навел, то это уже совсем другое, это уже наше с вами человеческое вмешательство.
Так что хлопот от ворон действительно хватает, и не только птицам, но и человеку тоже. Это уж, как всегда, с индивидуальностями и талантами… Чуть проявит кто‑нибудь активность, ему сразу: сиди и не высовывайся! Так ведь?
А от ворон что? Прибыли особой нет, а расходов ― миллионы. Одни памятники отмыть от белых клякс (это ведь концентрированный аммиак, разъедает и гранит и бронзу) чего стоит. Засиживают, понимаете ли, историческое и культурное наследие… И ладно, если бы одно только историческое или только культурное, но и политическое тоже… И не только наследие, но и сегодняшние реалии… Воронам‑то все равно, кому на макушку сесть, что Пушкину, что Чайковскому, что… Короче, непорядок, ребята; не можем мы такое терпеть! Моют, моют дворники великие головы щетками, а все без толку…
Не трогай портфель! Сидит она там себе, и пусть сидит… Нет, не задохнется… И не страшно ей там… Нет, она не боится темноты… Я же только что сказал, что ей и атомная война нипочем… Потому что это крыса!.. Конечно, мне интересно, как ее зовут, но про это, Морковкин, ты нам потом расскажешь… Вот и хорошо!
Или как однажды сижу я в Вологодской области, на самом севере это было, почти на границе с Архангельской тайгой (деревня Нижняя на речке Вожеге, отличное место, посмотрите потом по карте, ― это вам домашнее задание). Сижу, обдираю вечером птиц, тушки делаю для научной коллекции. Приходит ко мне в гости (я в пустой деревенской школе жил) местный монтер, Толян его зовут. Поддатый сильнее обычного и расстроен; смолит на всю школу вонючим дымом из своей самокрутки, как грустный паровоз. Я, говорит, студент, к тебе, как к специалисту, поделиться ― накипело у меня…
― Ты, Серога, пойми! Меня ведь чуть не убили мужики! Я им говорю: я не виноват! Какое… И слушать не хотят… Ну, оно и понятное дело; сам представь: человек копил–копил, в очереди стоял–стоял, ждал–ждал, куп ил‑таки наконец свой цветной «Рубин», сел новости смотреть… А он у него ― йййоок! И погас, на хрен, в первый же день… Навсегда. Абзац… Перегорел к свиньям. И не предохранитель, а всерьез перегорел, с дымом…
И не у одного. А сразу у всех, кто смотрел… В двух деревнях… Потому что у меня на две деревни один трансформатор, один распределитель; ёнть, кто же от подстанции будет отдельную силовую линию в каждую деревню тянуть, ну ты ж понимаешь…
Так ты думаешь, они меня стали слушать, что это ворона на трансформатор в клюве проволоку притащила и, представляешь, села с ней, падла мохнатая, на самое неподходящее место!.. Я и снимать ее не стал, чтобы мужикам подтвердить; так и висит там жареная…
Вот видите, ребята… А уж про современные самолеты, которые ломаются, если ворона в турбину попадает, я и не говорю; это уже миллионы, а то и миллиарды долларов…
Что? При чем здесь подводная лодка?.. Морковкин, ну как ворона может попасть в турбину подводной лодки?! Да, правильно, субмарина тоже очень дорогая; да, даже дороже самолета… Да, она может проплыть вокруг света через все океаны… Ну конечно же я люблю китов… Нет, я не был моряком…
Зато я, как и вы, был юннатом и провел в то время на Звенигородской биостанции МГУ целое лето, изучая в вольерах поведение молодых врановых: галок, грачей, но в большинстве ― ворон.
Мы, юннаты, занимались там разными научными исследованиями, а я, значит, воронами. А нами, юннатами, занимался КаэНБэ ― очень хороший человек. Кто знает Константина Николаевича? Молодцы, ребята, опустите руки.
Так вот, я с тех самых пор теперь на всю жизнь уверен, что двадцать воронят в сумме точно умнее одного девятиклассника. Сохранил, можно сказать, уважение и священный ужас…
Чего они только со мной не вытворяли! Усядешься, бывало, наблюдать, а они окружат со всех сторон, смотрят жалобно, похрюкивают нежно вполголоса (у ворон ведь штук пятьдесят разных видов карканья описано); почти воркуют, как голубки, а сами затаят замысел и ждут момента…
Потом спохватываешься, а все, поздно уже: карандаши и ластики растащены и попрятаны по углам вольеры, шнурки на кедах развязаны или затянуты мертвыми узлами, на плече или на журнале наблюдений бессовестная клякса (вроде как не по злобе, по молодости, мол, простодушно капнули… А наверняка специально кто‑нибудь целился…).
Кшикнешь на них (разогнать‑то нельзя ― научный эксперимент), а они опять уже сидят вокруг, моргают своими невинными черно–синими глазами… А там уж их и опять кормить пора, распихивая пальцами кусочки мяса в двадцать ненасытно раззявленных, предсмертно–истошно орущих ртов среди хлопающих крыльев…
Орнитология… Смех смехом, а более наглядного примера практических орнитологических проблем я вам, ребята, и не найду. Поэтому изучать ворон в частности и всех птиц вообще ― дело очень важное.
Вон орнитолог Константинопольский как своих студентов–аспирантов выведет на учеты, расставит по наблюдательным постам, так потом расхаживает с профессорским видом, в очках и с бородой (он и вправду ― профессор в очках и с бородой) и кидается коршуном на дотошных московских пенсионеров, требующих разъяснить, по какому такому праву стоит студент с блокнотом около помойки и записывает?
А орнитолог Константинопольский тут как тут: мол, в чем дело, товарищи?! Отойдите! Вы саботируете советскую науку! Люди важным делом заняты! Ворон считают…
Сердятся бабуси, недоумевают ветераны с авоськами; сетуют на беспредел; мол, при Сталине такого не бывало…
Что?.. Да, и я считал… Слушай, Морковкин… будь другом, не отвлекай меня, пожалуйста, мы уже почти закончили… Ну, конечно, сможешь ее вынуть из портфеля, не век же ей там сидеть… Что?.. Вот тогда мы все вместе и посмотрим, что она умеет…
О чем я говорил?
Да, так вот. Есть, есть у нас орнитологи, у которых основное занятие ― ворон считать. И ихтиологи есть, которые на работе целый день рыбу ловят. И ботаники есть, которые в рабочее время собирают ромашки и лютики. И садоводы есть, которые официально груши околачивают…