Заграница: ксерокс под рукой, факс на тумбочке. Как подумаешь, что дома для копирования одной странички три недели бегаешь по инстанциям, собирая подписи кондовых бюрократов и раздавая шоколадки избалованным секретаршам, чтобы эту страничку залитовать, страшно становится. И потом, когда получишь копии, чувствуешь себя если не героем–победителем, то уж человеком, успешно справившимся с трудным и ответственным делом, а что на этой страничке написано, и не важно уже.
Народу на базаре не очень много; в основном мужчины. Когда здороваются с близкими знакомыми, в качестве сердечного приветствия следует тройное соприкосновение щеками, сопровождающееся поцелуями в пустоту (Васечка, дурачок, точно так же старательно чмокает изо всех сил губами в пустоту, еще не умея попасть в прильнувшую к нему щеку).
Национальная мужская одежда у афганцев ― мечта: широченные порты в обтяжку у щиколотки, с веревкой на поясе и свободная рубаха, свисающая до середины бедра.
Все женщины, какие есть, в парандже, через сетчатое окошко которой лица совсем не видно. Интересно, каково младенцам, которых на руках тоже под паранджой таскают. Детей не видно, только два мальчишки, лет по десять, работают, перекладывая арбузы из одной кучи в другую.
Детям, как всегда, достается от войны больше всех. Как увидишь ребенка, поспешно подъедающего что‑то на жаре из вонючего помойного бака, волосы дыбом встают.
Такси остановилось у подъезда министерства; не успел пассажир (шурави) вылезти, как к нему откуда‑то из‑под колес подскочил оборванный юркий старикашка, выхватил у шофера цепкими паучьими лапками чемодан, бегом пронес его к входной двери, скинул там и бегом, подобострастно ще–рясь беззубым ртом, потрусил назад с протянутой рукой, в которую получил раздраженно сунутые смятые афгани.
Не ропщи, старик, радуйся, что хоть это дали; считай, повезло; шурави к культуре чаевых непривычные. Взятки давать умеем, чаевые нет. Взятку даешь отчасти сам себе, для своего дела, в себя инвестируешь, а чаевые? Это же вроде как просто так, за красивые глаза, отдать кому‑то свои кровные?.. «Да вы шо, робяты?..» Интересно, старикашка этот тоже на душманов работает?»
«18 июня. Утром встал в 4–40, умылся–побрился ― и на психодром. Еще один прикол: майдан в советском микрорайоне, площадь перед клубом ― это центр многих событий.
С утра майдан ― это не майдан, а психодром, по которому совграждане–шурави (т. е. мы) всех возрастов, мастей, всех степеней худобы и толщины носятся, скачут, прыгают, дергаются и мотаются для утреннего здоровья, как ненормальные. («Отдыхаем хорошо, только устаем очень…») Это отчетливая мода, которой почти все поголовно (но не Володин, лентяй) следуют; катастрофически массовый энтузиазм. Полезно, полезно.
Среди с остервенением занимающихся зарядкой шурави, как степенные цапли среди суетливых куликов, медленно прохаживаются царандоевцы в форме и с автоматами (посматривают на нас как на странных). Стою, машу руками- ногами у баскетбольной стойки, и все это представляется мне тюрьмой будущего, где все держится на самосознании и ретивой самодисциплине заключенных, а охрана лишь для проформы.
По вечерам майдан психодромом уже никто не называет, и никто по нему не бегает, по нему все прогуливаются степенно, беседуют, глазеют друг на друга, обсуждают новоприобретенные наряды, строят глазки, сплетничают, шумно здороваются с друзьями и прочим образом общаются. А на следующее утро это уже опять психодром. И я тоже по нему утром бегаю, потею, а вечером прогуливаюсь с Володиными, лясы точу, глазею на гуляющих женщин, мысленно представляя их себе в разных видах.
После зарядки и душа ― завтрак, газета («Геральд Трибюн» ― это вам не «Правда») ― и на работу. Последнюю неделю работаем не шибко обременительно ― лишь полдня. У афганцев пост, во время которого днем нельзя ни есть, ни пить, ни курить, ни любить. Может, и не смертельно, но попробуй не попить хотя бы день; все усталые, раздраженные. Уже кончается пост, ждут сигнала из Мекки, когда луна взойдет.
И вот сегодня утром вышли на работу и видим: девочка идет маленькая в нарядном платье и подчеркнуто открыто несет поднос с куском хлеба и огромной прозрачной кружкой воды. Я еще удивился этому ― уж как‑то демонстративно все это выглядело, не сразу и сообразил, в чем дело.
Приходим к стоянке, а там ни одной машины: кончился пост, ни один афганец нигде не вышел на работу, праздник. Рамазан! Даже к министру шофер не приехал, пришлось большому начальнику (Каюми ― министр образования, приятный скромный дядька) на собственной машине пилить на правительственную молитву в партийную мечеть.
Сегодня вторник, на работу теперь в субботу (которая понедельник по–здешнему), капитальный загул; как у нас 7 ноября в былые времена. Мы все потоптались, погалдели, поздравились с праздником и разошлись по домам. И уже на обратном пути увидели появляющихся на улице гуляющих афганцев в праздничных нарядах ― покрой обычный, но материя тоньше, и все покрыто великолепной однотонной вышивкой, очень элегантно.
Сами мы хоть и не мусульмане, но домой тоже вернулись в праздничном настроении: загул! Взяли с Володиным бинокли и отправились в честь праздничка хотя бы по охраняемой округе в микрорайоне птиц посмотреть.
Забавно, как все меняется, лишь только выходим «на птичек», словно в другое измерение попадаем. Работая с Володиным вместе на кафедре (столы рядом), в поле вместе ни разу не были. Плюс, конечно, местный колорит: стоим на мосту через сейчас сухое речное русло посреди города, охотники не охотники; шпионы не шпионы; гражданские не гражданские; военные не военные; и не будни, но для нас и не праздник; вроде и не до этого, а рассматриваем птиц в бинокли и обсуждаем, какие же перед нами на речной гальке трясогузки расхаживают, качают гузками, можно даже сказать, трясут… Как говорят здесь дуканщики, всучивая товар, ― «очень прекрасно».
«9 июля. Третий день подряд провожу орнитологические экскурсии для биологов–афганцев, преподавателей будущего пединститута. Шапито. Потому что накануне ездили с нашими из проекта в военный лицей из пистолетов стрелять, там нас в очередной раз инструктировали на предмет поведения в городе, незапланированных разъездов, недопустимости отлучек и проч. А я сейчас шастаю с пятью афганцами по паркам города, и мы птичек наблюдаем в бинокли. Это занятие афганским коллегам в новинку, дивятся, улыбаются, но старательно записывают особенности определения разных видов. Может, из вежливости?
Позавчера наблюдали в парке лицея Джамаллудина, вчера ― на горе посреди Кабула вокруг шикарного отеля «Интерконтиненталь».
Повсеместно полно истошно–крикливых майн, которые настолько доминируют своими пронзительными воплями и хулигански–бравым видом, что за ними все прочее разглядеть ― уже проблема. Только попугаи им не уступают по крикливости, летают редкими, но шумными стаями ― завезенный из Индии вид (зеленые, длиннохвостые, с сороку размером), а ведь прижились, умудряются как‑то холодные зимы пересиживать.
Я хожу, рассказываю афганским товарищам на английском языке про удивительное гнездо замечательной птицы иволги, поющей сейчас в кроне огромной акации, и думаю: а вот, не дай Бог, случись сейчас что, поможет мне мой пистолет и запасная обойма или нет? Смешно, право. Но для самоуспокоения годится».
«11 июля. В выходной (пятница) с утра по микрорайону ходит дед, который гортанными криками предлагает мумиё. Запрещенный к вывозу товар, но чудодейственный (и впрямь заживляет все на глазах), так что покупаем, бодро настраиваясь на не очень преступную контрабанду.
Кладешь асфальтоподобный шмат в воду на два дня, все растворяется. Потом несколько раз отстаиваешь, сливая осадок. Потом стелешь на противень кусок полиэтилена и наливаешь на него эту темно–коричневую жидкость испаряться естественным путем. А после испарения остается то, что принято называть «чистым кристаллическим продуктом бадахшанского генезиса».