Или другой пласт ― Аграхан на Каспии. Другой воздух, другой запах, никаких скал, один песок, но такое же ночное тепло и лунный свет. Прибрежная равнина под полной луной; море, перемешивающее нас с Ираном; тростники; непостижимая огромность всех этих равнинных пространств; лишь угадывающаяся, но не поддающаяся разумению мощь дремлющих стихий, для которых эти бескрайние просторы ― ничто, микромир, точка в беспредельности. И вот во всем этом ― ты, такой маленький, но такой близкий сам себе; и, хочется верить, близкий тем, кого любишь; идущий к огоньку экспедиционного вагончика по ровной и мягкой песчаной дороге вдоль берега.
Но главнее всего вспоминается теплая летняя ночь в Едимново на Волге: полная луна; мне пять лет; родители младше, чем я сейчас. Сидим с Мамой на скамейке на берегу и смотрим на мерцающую лунную дорожку, волшебной диагональю рассекающую черное водное пространство. И вдруг на эту сверкающую полосу из темноты вплывает лодка ― это Папан с Ирисой плывут на веслах проверять перемет, а меня не взяли, потому что хоть и тепло, но ночь, а я маленький…
Почему же именно ночью так отчетливо и полно ощущаешь и осознаешь частицу счастья, щедро отпущенного тебе в краткий момент твоего земного бытия? Так емко впитываешь вечность и целостность всего, что вокруг? Ироничную мимолетность собственного нынешнего существования и всеобъемлющее могущество вечного Целого, микроскопической Частью, частицей воплощенного в тебе самом и в тех, кто рядом? Кто так же, как и ты сам, весело мелькнет в одно мгновение и так же исчезнет навсегда. «Бас–халас»…
Как же пронзительно обидно это «исчезнет навсегда». Настолько обидно, что не воспринимается всерьез. И верится поначалу, что уж ты‑то будешь во всем этом вечно.
Может быть, в этой горечи, выражающей почтительную невозможность согласиться с тем, что когда‑то ты навсегда будешь вырван из этой подлунной жизни, и кроются истоки веры в бессмертие души и во множественность ее форм? И может, это лишь подсознательное желание не отрываться от ночной подлунной красоты, рождающей слезы счастья на глазах? Желание и потребность ощутить что‑то, дающее надежду быть сопричастным к этому великолепию вечно? Даже и не важно, в какой форме?
Ведь человек перед Богом, перед миром вокруг, перед природой всегда был, есть и будет как ребенок перед матерью: днем и капризничает, и подчеркнуто игнорирует, и демонстрирует свою полную самостоятельность; порой обижает, по- детски отрекается, делает больно… Но ночью наступает момент, когда вдруг становится неспокойно или откровенно страшно, и тогда уже ничего не надо, кроме как приблизиться к знакомому и надежному, ко всепрощающему, которое всегда защищало и сейчас должно защитить. К ночному теплу, пронизанному лунным светом, которое спасет от всех бед, от всех невзгод; главное ― лишь не потерять возможность ощутить его иногда. И вот в такой момент готов заплатить любую цену, чтобы остаться хоть чем‑то, хоть осколком чего‑то во всем этом вечном Целом, погруженном в лунный свет…
Но на самом деле все, наверное, совсем не так. Волнение от подлунной красоты ― это скорее не стремление остаться здесь подольше, а лишь тренировка души перед тем, что ждет там, впереди, после ухода отсюда. Потому что, хоть и заманчиво порассуждать о самодостаточности рая и спасенной в нем души, но уж больно идиллически это звучит, чтобы быть правдой.
Во–первых, жизнь на небесах наверняка не так проста, как кажется. Во–вторых, Бог нас самих, я надеюсь, уважает больше, чем принято думать; уважает достаточно, чтобы не унижать блаженством на халяву.
«Не на халяву, а за праведную жизнь!» ― во, делов‑то. По- человечески жить надо, не рай себе зарабатывая, а просто чтобы свиньей не быть. Честная жизнь ― это не особая заслуга, это прожиточный минимум.
Никогда не поверю, что Он возносит в вечное блаженство без необходимости последующей работы над собой не только здесь, но и там, уже вне земной подлунной жизни с ее днями и ночами, солнцем и луной, четвергами и вторниками… Ни фига подобного. Любишь кататься ― люби и саночки возить; это ― незыблемый закон. Лямку тянуть и там придется. Хотя вся разница, наверное, в том, что там эта лямка ― не лямка, а эти саночки ― никогда не в тягость. Потому что там ― Все Всегда На Вдохновении. Кто испытывал вдохновение здесь, тот меня поймет. Жаль, что не всем туда дойти… А ведь уже скоро, «…ибо время близко»…
Надо же, ни одного комара.
Ночь. Луна. Тепло…
«Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить. Все равно тебе водить…»
26
― Что кроется за всем этим? Надо мне побыть здесь денек–другой, быть может, удастся разгадать тайну…
(Хорасанская сказка)
В итоге прошел еще год, прежде чем я, сразу после Афганистана, зимой опять приехал в Туркмению и узнал, что в нескольких километрах от Казан–Гау, где я показывал Роману орлов два года назад, он видел каких‑то молодых летающих птиц, которых предположительно определил как слетков ястребиного орла. Я, после долгих размышлений, с некоторым скрипом согласился по его описанию и по одному нерезкому слайду с этим предположением и в продолжение предшествующих работ даже написал об этом факте небольшую заметку под двумя нашими фамилиями.
Выводок этот почти наверняка принадлежал виденным нами ранее у Казан–Гау орлам, потому как наличие другой пары в нескольких километрах от наблюдавшихся птиц вряд ли можно предполагать. Исключительная, рекордная, известная близость двух соседних пар ― два с половиной километра, но это в Испании, где ястребиный орел многочисленнее, чем где‑либо; а в Копетдаге, на краю ареала, такое совершенно невозможно; фасциатус даже в Индии не гнездится с плотностью, допускающей столь близкое соседство двух разных пар.
И вообще, вопрос был далек от разрешения: слетков неоднократно видели и раньше в других частях Средней Азии, а гнезда с яйцами или нелетающими птенцами ― единственного однозначного свидетельства гнездования ― не было. Имевшиеся факты все сильнее подталкивали к подтверждению статуса ястребиного орла как гнездящегося в СССР вида, но кристаллизации этих данных не происходило.
Мы предприняли с Романом выезд к тому месту, где он видел птиц, посмотрели на Казан–Гау с противоположной Чандыру стороны, но это ничего не добавило в нашу копилку.
ВЕЧНАЯ ВЕСНА?
…мужчины добродетелям своей жены неизменно предпочитают пороки чужой…
(Хорасанская сказка)
«30 ноября. Здравствуй, Роза!
Про абортивный цикл у птиц слышала? Это когда осенью многие птички вдруг начинают сходить с ума, как в весеннем любовном порыве. Обрати внимание ― солнечным осенним днем воробьи около метро безумствуют, как молодые, ухаживая за самками шумными гусарскими компаниями. Так вот ― это все потому, что освещенность осенью похожа на весеннюю, что их и обманывает. Многие даже строят гнезда осенью и пытаются спариваться, бедолаги, но безрезультатно.
Впрочем, кто знает, может, это наше, человеческое, понимание воробьиной жизни, а для самих воробьев это как раз сладостная возможность отдаться безумству и искушению, не страшась последующих родительских обязанностей?.. (Шутка.)
Это все к тому, что сегодня, за один день до начала зимы, по всей долине Сумбара над опустыненными холмами, как и всю предшествующую неделю, распевают, летая кругами в вышине, лесные жаворонки. Солнце светит, тепло, но ведь никакие другие жаворонки (а их здесь полно) не поют, а вот лесной (еще называется «юла») поет в массе и прямо‑таки на надрыве. Почему? Что за особый талант? Откуда такая любвеобильность?