Вот, полетав некоторое время в полукилометре от спокойно кормящихся зверьков, неосмотрительно удаляющихся от своих нор, самец балобана резко снижается до высоты метра–двух и стремительно летит, наращивая и наращивая скорость, как крылатая ракета, следуя рельефу холмов.
Появляясь бесшумной тенью из‑за гребня холма, сокол с налета либо хватает песчанку (не успевшую даже пискнуть), раскрыв крылья и мгновенно погасив скорость, либо бьет жертву лапой, не замедляя движения, стремительно проносясь дальше по плавной дуге на разворот, чтобы вернуться и подобрать добычу.
Пораженная молниеносным ударом, жертва летит кувырком в воздухе несколько метров и падает на землю безжизненным трупиком с почти всеми переломанными костями ― настолько силен удар. Вернувшийся сокол присаживается на жертву, сидит секунду, глядя по сторонам, потом взлетает, прижимая добычу к брюху, ― лишь ее длинный хвост с кисточкой на конце свисает вниз.
Не успевает удачливый охотник отлететь от мгновенно опустевшего склона холма, как на него с требовательными криками налетает капризная самка. Обе птицы выделывают в воздухе необычные кульбиты, хлопая крыльями, после чего самка получает свой обед от добытчика–супруга и усаживается за трапезу на кромке высоченного лессового обрыва, посматривая с высоты на многие десятки километров вокруг (Есть песчанку начала с головы.)».
ПРИКОЛ В КИЗЫЛ–АТРЕКЕ
Падишах, прикусив от изумления палец, молчал…
(Хорасанская сказка)
«14 марта…. Ночевали у туркменов в Кизыл–Атреке. Я утром насильно спал изо всех сил, сколько мог, чтобы Степаныча с Бегенчем не разбудить; встал позже обычного, не торопясь чищу во дворе зубы, посматриваю на перспективу поселка.
Посреди плоской пустыни ― обжитой квадрат километр на километр, впритык застроенный одноэтажными домами, над крышами которых ни одного деревца, только фонари, опоры и переплетение проводов ― серая мрачность на земле, а над ней паутина проволоки ― зона зоной.
Присмотришься внимательнее: люди ходят, машины изредка ездят, ишаки гуляют, верблюд стоит прямо на улице, задумчиво смотрит на телеграфный столб. Вроде и не зона. Но вроде и не воля ― не сбежишь: вся жизнь здесь на привозной воде. Покупать приходится и питьевую и техническую. От крыши каждого дома в подземный бункер (гаудан) идет труба для сбора дождевой воды, которая здесь часто ― лучшая по качеству. Да и вообще, терять воду от зимних дождей ― недопустимая роскошь. Обо всем этом, смывая мыло с рук под умывальником с соском, уже не забываешь.
Вчера, добравшись до места, нашли директора станции субтропических культур; он вышел к Степанычу в зимней шапке, пиджаке, белой рубашке, всегдашних здешних полосатых пижамных штанах и в резиновых сапогах: зима, дожди, грязновато.
Степаныч остался дела обсуждать, а мы с Бегенчем покатили по поселку, заглянули в магазин. На прилавках пустовато: жрать нечего; в отделе книг на русском языке только запыленные материалы съезда в добротных бордовых переплетах и «Оленеводство» в невзрачной серой обложке. Я сначала аж сморгнул, не поверил глазам, все же, думаю, «Овцеводство», наверное; ан нет, не галлюцинация, все как есть. «Утверждено в качестве пособия для сельскохозяйственных техникумов». Ну и правильно: верблюд ― хорошо, осел ― хорошо, «а олени ― лучше».
Вот как, видя такое, сдержать искренний восторг от сознания того, насколько же действительно велик, необъятен и могуч Советский Союз? И как непобедим наш единый дух советского народа? Ну кто еще с оленеводством в пустыне сдюжит?
Кстати, даже по поводу этого трогательного книжного идиотизма про необъятность без сарказма говорю. Все время это ощущаю. Мне силуэт страны на карте с его загогулиной Кольского полуострова, вырезом Каспийского моря, бантиком Памира, прорезью Байкала и подвесками Сахалина и Камчатки ― каждый раз, как взгляну, ― отрадой на сердце. И такое ощущение, что будь держава меньше ― задохнулся бы. Как люди в Люксембурге живут? Или в Швейцарии? Или даже в Англии? Ведь плюнуть некуда. А у нас где хочешь выходи куда хочешь и плюй в любую сторону; везде раздолье…
Вон пустельга подлетела озабоченным утренним полетом ― голодная, наверное; села на провод, а он не натянут, качается под ней, когда она, дергая нарядным хвостом, удерживает равновесие, ― хороша все же птица.
В центре Атрека, напротив поссовета, есть парадный официальный газон бетонная ванна два на шесть метров, двадцать сантиметров глубиной, в которую насыпана привезенная откуда‑то темная почва, посажена травка, и все это поливается из водовоза.
На окраине, уже чуть в отдалении от жилых домов, ― крупнейшая в стране плантация маслины на искусственном поливе. Вчера, когда выбирали там саженцы со Степанычем (ему в Кара–Калу для ВИРа надо), из кроны одного дерева выпугнул сразу семь ушастых сов: древесная растительность в таком дефиците, что все зимующие дендрофилы жмутся в эти садовые рощицы.
Чего–чего, а тепла здесь предостаточно; была бы вода, ждало бы этот край счастливое зеленое будущее. То самое, что пророчили с прокладкой каракумского канала, который не достроен и никогда не будет достроен, но проблем создал уже выше крыши, а дальше будет только хуже. Ни канала, ни Амударьи, ни Арала…
Пасмурное утро, облака тянет с запада ― до Каспия‑то рукой подать. Однако каково же здесь летом?..
Из дома выходит Бегенч, щурится на солнце, поправляет мятый пиджак (видно, что спал прямо в нем), расчесывает пятерней густые черные волосы, потом внимательно смотрит, как я умываюсь. Когда я начинаю бриться, заглядывая в свое маленькое небьющееся зеркальце, приспособленное рядом с умывальником, Бегенч подходит ко мне и с решительным воодушевлением говорит:
― Сыргэй, дай‑ка мне твою шотку, я тожа зубы почышу…
Я так опешил, что даже не сообразил отговориться тем, что это ему самому может быть неполезно; дал. Он зубы почистил, возвращает мне ее, а я: мол, храни, дарю. А он: мол, да не–е, не надо, это я так, за компанию… (А у самого при этом и без моей щетки зубы как на подбор: белоснежные, ровные ― голливудский оскал.)
На обратном пути в Кара–Калу вытащили застрявший на обочине рейсовый автобус–пазик (Бегенч проявил пилотаж); дали масла какому‑то шоферу со сломавшейся машиной (опять Бегенч притормозил: «Нелза чэловэка в бэде оставлять»); подобрали около дороги два мешка селитры, валявшихся просто так (Степаныч прав: «В хозяйстве пригодится»).
Когда приехали в ВИР, я хотел взять один оливковый саженец, чтобы явиться к Муравским как голубь мира, но Степаныч, жмот, сказал: «Завтра, завтра…» ― и я явился и без зубной щетки, и без оливковой ветви, просто как голубь…»
27
― Не печалься, о падишах! Ведь судьбу изменить невозможно…
(Хорасанская сказка)
Время шло, особых находок не было, а сотрудничество наше с Игневым, к сожалению, развивалось как‑то кисло. Я не придавал значения мелочам, считая, что главное ― относиться друг к другу по–человечески и делать вместе дело, но, как выяснилось позже, зря игнорировал некоторые психологические нюансы.
Как бы то ни было, мы договорились спланировать на предстоящую весну решающий удар: отправиться вместе на заключительные поиски, для чего я разрабатываю детали маршрута, а он продолжает до весны наблюдения и обеспечивает транспорт.
28
Какую жертву принести?
Что воле волн доверить надо,
Чтобы нашла тебя за то
В пустыне вышняя награда?..
(Хорасанская сказка)
Пришла следующая весна ― четвертая после начала орлиной эпопеи. Я приехал в Кара–Калу, приготовившись к решительному штурму уже привычно сопутствующей мне проблемы, с которой я, как и с образом самого ястребиного орла, уже сжился очень прочно.
СТЕПНОЙ ЖАВОРОНОК
Как говорится в мудрых дастанах, кого выберет сердце возлюбленной, тот и победит…