Не говоря о том, что при таких‑то именах фабула как таковая уже и не важна».
33
Затем гости мало–помалу стали отбывать в свои страны…
(Хорасанская сказка)
За годы работы в Кара–Кале я перевидал там много приезжего биологического народа. Людей молодых и пожилых; скромных провинциалов и всем известных по телепрограммам популярных столичных специалистов. Большинство из них искренне интересовались природой, кое‑кто больше заботился о диссертабельности собираемого материала. Общение со всеми было для меня очень интересным и доставляло массу удовольствия, давая неограниченные возможности для наблюдения судеб, характеров и профессиональной увлеченности. Но самыми вдохновенными изыскателями и основными моими коллегами, спутниками и соучастниками всего в полевой экспедиционной жизни всегда были мои студенты.
СТУДЕНТЫ
Через некоторое время притащились отставшие люди, дрожащие, почерневшие, похудевшие; не произнося ни слова и ни на кого не глядя, они бросаются на дно палатки и затихают…
(И. А. Зарудный, 1901)
Однако ты с лошади не слезай и с ними не связывайся…
(Хорасанская сказка)
«25 января. Дорогая Клава!
…Первая экспедиция, как и все первое, наверняка запомнится особо. Привез на зимние каникулы группу студентов с биохима и геофака; состав пестрый, но все хорошие.
Скромняга Паша ― тощий очкарик; жизнь впитывает со всех сторон; за четыре дня дороги в поезде отправил домой восемь писем, а приехав в Кара–Калу, сразу отослал уже готовое девятое («Они, дураки, смеются, не понимают, что я приеду, а у меня дома готов отличный дневник!»). Куликова, которой палец в рот не клади, острит даже надо мной; в полях с детства, со школы занимается птицами; курит только слишком много. Две Ленки (одна с курчавым черным хвостиком, другая ― в строгих учительских очках) обе первый раз в поле; стараются. Марина ― тихоня с косичкой; на первой экскурсии весь день была темнее тучи, даже спросил ее, не заболела ли? Молчит, улыбается, а потом оказалось, что ноги стерла в кровь, и ― ни слова. Потому что перед выходом и того хуже ― паспорт потеряла с командировкой в погранзону (мне лишь вечером доложили через Стаса; утряслось: Кара–Кала ― не Москва, здесь паспорт не пропадет, уже вечером притащили погранцам). Отличник Сережа ходит в ватнике, туго затянутом офицерским ремнем; молчалив, весь в науке; видно, что решает сейчас, чем и как заниматься в будущем. Света с горящими глазами рассматривает горы вокруг, даже когда все остальные кемарят в трясущейся на ухабах машине после маршрута. Добров ― длинный скромняга с добродушной улыбкой, наш эксперт по насекомым. Виталька ― черноглазый «юннат» ― приколыцик; вечно содержит дома всякую живность. Аллочка ― феечка, губки бантиком; добросовестно учится идти к поставленной цели, преодолевая на своем пути любые препятствия. Иван ― брюнет–очкарик с геофака; не биолог, его интересы иные и шире; во что они воплотятся? Остряк Рыжий, у которого огромная огненная курчавая шевелюра и такая же борода. Самбист Сашка увлечен герпетологией, гадов высматривает в лужах и в норах. Лейла ―- заправила всего и староста зоологического кружка; арабка, расцветшая в СССР под сенью равных прав и на своем эмансипированном примере наглядно опровергающая легенды о забитости восточных женщин. Стас ― дедок, единственный дембель, плюс ― он абориген; в авторитете.
В первый вечер дал всем анонимную анкету, все нормально: реальные лидеры пользуются и самой большой неформальной популярностью.
Народ выглядит мертвым лишь с утра. Подъем в шесть; завтрак в семь; поле ― с восьми до пяти; потом дневники (вчера уснули все вповалку во время писанины после поля); ужин в восемь; потом ― опять дневники; в десять ― обсуждение дня; в одиннадцать ― предотбойные «ля–ля–ля и ха–ха–ха», а там уже и отбой, как получится. Едим отлично; сегодня дежурные даже нажарили к ужину пирогов сверх раскладки ―- разврат!
Наслаждаюсь славными временами безграничного студенческого энтузиазма и железной дисциплины, поддерживаемой даже не мной, а Стасом и официально заправляющей всем Лейлой. Только утро на мне: встаю рано, бегаю («бужу собак», ― как Игорь говорит); лезу на веранде в душ (если он к утру не замерзает и хоть как‑то льет воду) или плещусь на скважине; потом поднимаю народ, а сам на кухне у Муравских бреюсь и выпиваю бадью кофе («пока молодняк шуршит»), после чего иду завтракать со студентами. А в восемь (сейчас поздно рассветает) ― выходим в поля!»
«2 февраля. Погода вдруг как в Москве ― липкий снег. Отпустил студентов на теплых источниках на Пархае в свободный поиск, побродить по ручью, поискать лягушек. Сам сел смотреть птичек. Дети дуремарили с большим энтузиазмом, после чего я и их засадил на стационарные наблюдения за маскированными трясогузками, поджатыми холодом и снегом к теплым ручьям.
Через два часа народ задубел, но старательно наблюдает и надиктовывает наблюдения на магнитофоны в трех разных местах. Рыжий обмотан несколькими шарфами, выглядит как недобитый француз. Лязгая от холода зубами, подходит ко мне:
― Се–е-ергей Алекса–а-андрович, вот я у–у-ж совсем скоро умру–у-у, поэтому скажите мне правду: вот это, что мы–ы-ы сейчас делаем, это кому–у-у‑нибудь н–у-ужно? На с–с-сколько метров т–т-трясогузки перелетают, когда деру–у-утся и с какой частотой клю–ю-ют в траве?
― Рыжий, идите работать, не оголяйте научный фронт; не говоря о том, что вы подаете плохой пример. Или вы хотите, чтобы я подумал, будто вы усомнились? Чего трясетесь так? Носки в сапогах сухие?
― Сухие, но шерстяных нет.
― Ё–моё, студент, а о чем ты думал, когда выходили? Я сколько раз повторил! Мне что, лично проверять, застегнул ли ты штаны?
― Забы–ы-ыл надеть.
― А что я твоим родителям скажу? Что ты замерз у меня на руках в субтропиках?! Вот мои запасные, чистые; надевай немедленно! Детский сад…
Через час выяснилось, что мужики, лопухи, оставили дома и весь дневной перекус. Так что вместо обеда курили, стоя кучей в ручье (вода + 27°С), но домой вернулись, как всегда, в обычное время, и по дороге никто не роптал (просто решили забывчивых дневальных казнить какой‑нибудь мучительной азиатской казнью)».
«5 февраля. Обнаружив, что Стас вдруг стал в редкое свободное от экскурсий время удаляться поздно вечером слушать птичек с первокурсницей Мариной, я вызвал его в свой «кабинет» (в его же комнату) и доходчиво объяснил, что птички ночью не поют и что ежели что, то я ему, дембелю, ноги выдерну.
Стас вытянулся по стойке смирно, преданно выпучил глаза и заорал что‑то обычное, типа: «Ваше благородие, не побрезгуйте в морду вдарить!»
(Сейчас у Стасика с Мариной черноглазый сын–подросток, разбирающийся в компьютерах уже лучше самого Стаса.
Многие из той моей первой группы тоже давно уже нарожали детей; трое ― кандидаты наук, а скоро, глядишь, и докторами станут, В красота!)
ДУБОНОС
Дракон взвыл от боли так, что все вокруг задрожало…
(Хорасанская сказка)
«7 февраля…. Поймали со студентами паутинной сетью дубоноса. Птичка ― всего ничего, с большого воробья, а клюв карикатурно непомерной толщины: чтобы косточки от ягод щелкать и крепкие семена лущить. Недооценил я это чудо природы.