Буду, затаив дыхание, следить за тем, как орлы набирают порой над гнездом немыслимую высоту, превращаясь в абсолютно невидимые невооруженным глазом и еле заметные даже в бинокль точки. Как в этом поднебесье самец раз за разом взлетает по дуге вверх, застывает на долю секунды неподвижно, почти вставая вертикально на хвост, а потом стремительно «ныряет» вниз, сложив крылья, в пикирующем демонстрационном полете, заявляя свои права на гнездовую территорию, на жизнь и на это небо вокруг.
Удивлюсь тому, как самец, летая недалеко от гнезда, пару раз прокричит не своим обычным раскатистым клекотом, а неожиданно сдержанным, каким‑то грустным криком, которого я до этого никогда не слышал: «Каа–лии, каа–лии…» ― словно сообщая кому‑то что‑то интимное, не предназначенное для постороннего уха.
Опишу, как они снисходительно игнорируют атаки смехотворно маленькой, истошно кричащей пустельги, бесстрашно пикирующей на них поблизости от своего гнезда на соседнем обрыве.
Как конфликтуют сами с вторгающимися на их территорию конкурентами, безжалостно гоняя даже таких солидных птиц, как более крупный, но не столь ловкий в полете беркут, вынужденный даже постыдно присесть на камни, вжимая голову в плечи от уверенных атак хозяев территории.
Буду отличать в этой паре самца от самки не только по поведению (самец всегда ведет себя как истинный джентльмен, галантно и неотступно сопровождая в полете самку), но и по окраске (она не такая контрастная, сочная и нарядная, как у поистиннее великолепной самки, которая явно старше), а также по отсутствующему у него в правом крыле маховому перу. Сфотографирую все, что удастся.
Порадуюсь тому, с каким упорством и старанием птенец пытается ловить своим грозным клювом мух («Так их всех, насмешниц!»); с каким интересом он наблюдает за скалистыми ласточками, порхающими около гнезда, и за проезжающими внизу по дороге машинами, смешно вертя за теми и за другими головой.
Когда после полудня я, вслед за солнцем, пересяду на новое место, более удобное для наблюдений, все утро контролирующие меня взрослые птицы это сразу отметят, и самка подлетит ко мне почти вплотную (я отчетливо разгляжу ее строгий родительский глаз) ― проверить, куда я пересел и не таит ли это подвохов… Я веду себя тихо и неназойливо, опасаться мне нечего (известны случаи пикирования орлов на людей около гнезда).
Сам же орленок, просидевший весь жаркий день в спасительной тени, после четырех часов дня, когда уже снижающееся солнце осветит наконец гнездо, с явным удовольствием усядется на солнышке, подставив ему грудь и широко расправленные крылья: ультрафиолетовая солнечная ванна ― обязательная гигиеническая процедура.
Потом я испереживаюсь за птенца, когда его разморит на послеполуденном солнцепеке и он уснет, свесившись, на краю гнезда, по–детски задрав хвост кверху и чуть не свалившись вниз. Он удержится лишь в последний момент, уже падая, ― захлопав крыльями и судорожно схватившись еще непропорционально огромными когтистыми лапами за настеленные в гнездовой нише зеленые ветки, испуганно прижавшись потом к скале подальше от края («Вот тебе и на! Еще не хватало мне стать сегодня свидетелем несчастного случая…»). Клянусь, ни один орнитолог в мире не поверил бы мне, что я не сам угробил птенца для коллекции в подтверждение факта гнездования.
Даже не свалившись сейчас со скалы и избежав на сей раз случайной гибели, этот орленок имеет достаточно шансов погибнуть от естественных причин; половина всех птенцов гибнет в первый год жизни. А уж близость этих птиц к человеку меня откровенно пугает.
Специально переговорив позже про орлов с живущими здесь туркменами, я с некоторым облегчением узнаю, что эти люди вполне миролюбиво считают птиц своими соседями. Хочется верить, что это действительно так, но вообще‑то редкий хозяин не снимет со стены ружье, увидев, как орел подхватил на его дворе соблазнительно беззаботную курицу. Тем более в мусульманской стране, где Коран отнюдь не почитает братьев наших меньших. Это вам не Индия.
Редчайших леопардов, доживающих свой век в единичных окрестных ущельях и изредка убивающих пасущихся на склонах телят, которые вытеснили их естественную добычу ― почти уничтоженных человеком архаров, от пуль не спасают никакие увещевания и никакие официальные запреты.
Как бы то ни было, численность ястребиного орла сокращается повсеместно. Взять, например, Испанию ― здесь фасциатусов больше, чем где‑либо в Европе: в начале века гнездилось пар семьсот, осталось чуть более трехсот; лишь за последние годы, пока я искал это первое и пока единственное гнездо в СССР, в Испании по непонятным причинам исчезло больше сотни пар.
В прочих местах, за счет меньшей численности орла, урон и того весомее. В Израиле было сорок пар, потом осталось две; сейчас двадцать; на всю Италию ―- десять пар; в Португалии везде редок; в Греции осталось пар пятьдесят; во Франции ― пар тридцать. Так же и в Африке: в Тунисе было за сот ню пар, осталось пятнадцать. В Индии распространен широко, но везде малочислен. Вроде бы он не так уж и редок по миру в целом, но пугает то, что во многих случаях по непонят–ным причинам он исчезает там, где прочие виды орлов чувствуют себя совсем неплохо.
Много фасциатусов гибнет на проводах от замыканий на линиях электропередач (особенно молодых птиц). Часть травятся пестицидами и удобрениями. Но главный урон, несомненно, ― за счет повсеместного вторжения человека в живую природу и изменения всей среды обитания вида. Углубляться в анализ этого антропогенного (по вине людей) разрушения местообитаний откровенно боязно.
ОТСТУПЛЕНИЕ ПРО НАСТУПЛЕНИЕ
И закралась ему в сердце греховная мысль: «Нынешней ночью не худо бы все это добро потихоньку унести…»
(Хорасанская сказка)
«30 марта. Проблема воздействия человека на экосистемы Западного Копетдага не нова. Благоприятный климат, богатство природы и выгодное географическое положение предопределили древность существовавшей здесь цивилизации, ― этот регион входил северной провинцией в простиравшееся по Ирану античное Парфянское царство, являвшееся основным соперником Римской империи на Востоке. (Осколки древней керамики из разных культурных пластов регулярно попадаются в сыпучих обрывах вдоль Сумбара, а однажды Стас нашел там и потом целый день откапывал огромную амфору литров на девяносто).
Присоединение Закаспийского края к России в 1881 году активизировало не только его научное исследование, но и хозяйственное освоение; наступление человека на природу пошло полным ходом. К этому времени относятся как первые большие экспедиции, организованные по Закаспию в целях описания природы и народов этого нового форпоста Российской империи, так и прокладка дорог и строительство крепостей–поселений.
Уже в те, далекие от нас, времена было положено начало земледелию, скотоводству и локальной рубке лесов. Но уровень этого воздействия был по нынешним меркам ничтожным. Пребывавший еще во младенчестве «непросвещенный» античным мир не знал тракторов пестицидов, но знал, что вырубать леса вдоль рек нельзя. Он был еще малонаселен и целиком зависел своем благополучии от мирного диалога человека с окружающей природой. Земледелие и скотоводство по определению должны были строиться на принципах устойчивого сосуществования с природными экосистемами, иначе они просто не могли бы развиваться. Уже тогда реальный ход событий был далек от идиллической гармонии, но все же он в большей степени строился на основе уважения к природе и практического здравого смысла, чем в последующие эпохи, все более знаменуемые попытками человека «не ждать милостей от природы, а взять их у нее». Обезвоживание и опустынивание региона пошло все более нарастающими темпами.
Еще несколько десятилетий назад в долине Сумбара использовались водяные мельницы многометровые цилиндры, сложенные из плоских обтесанных камней с отверстиями в середине: подводимая по арыкам вода падала сквозь них, вращая жернова. Из‑за нехватки воды эти мельницы оказались заброшенными еще до того, как необходимость в них отпала».