Потом Шурик перебрался в Ашхабад, занимаясь в Копетдагском заповеднике отловом ядовитых пауков и скорпионов (их яд еще ценнее, чем яд змей). Два холодильника в его квартире были заполнены спичечными коробками с этой нечистью, а полки на кухне были заставлены бесконечными рядами трехлитровых банок, ведрами и полиэтиленовыми пакетами, до краев заполненными высыпанными из коробков спичками, просто выбросить которые он не мог («Вы что, сколько на них древесины потрачено!»). Он при мне убеждал соседа купить у него эти спички за бесценок, что дало бы возможность всю зиму топить печку одними спичками ― гораздо дешевле, чем закупать дрова… Сам же он громогласно ругался по утрам, выйдя на кухню закурить, потому что спичек везде было тьма, а вот чиркнуть было не обо что: коробки со скорпионами и пауками, вынутые из холодильника, всегда были слегка влажные, от них не зажигалось…
Одна комната в Шуркиной квартире пустовала уже две недели, потому что там жил Котенок дикого камышового кота, отказавшийся приручаться и кидавшийся на людей. Его притащили из тугаев совсем малышом, потом он поменял несколько хозяев, ни один из которых не мог с ним совладать, и в конце концов оказался у Шурика.
Кормили этого агрессивного постояльца, приоткрывая дверь и закидывая туда кусок мяса или добытого для этого воробья.
Позже подобная ситуация имела место в Москве у моих друзей–ботаников. Доцент Королькова ― сер–довольная мягкая душа, поддалась уговорам своего сынули–шалуна (студента–биолога), и они согласились передержать недельку в московской квартире двухметрового крокодила, которого лишь на третий день удалось накрыть перевернутым шкафом, но это все же был крокодил, а не малюсенький комочек меха, напичканный злобой и коварством.
Если нужно было достать что‑то из находившихся в комнате вещей, Шурик брал швабру для самообороны, приоткрывал дверь, заглядывая внутрь и высматривая, где притаился этот демон. Иногда присутствие котенка выдавала лишь складка, пробегающая по висящему на стенке ковру: звереныш умудрялся лазать по нему до самого потолка изнутри вдоль стены.
Шурик бегом заскакивал в комнату, хватал, что требовалось, и пулей, матерясь, выскакивал за дверь. Свою окончательную судьбу этот котенок нашел в Ленинградском зоопарке.
…Какая‑то девуля–красотуля юных лет, непонятно откуда взявшаяся на кордоне, непонятно что там делавшая (претендуя на богемность и демонстративно медитируя под заунывные звуки флейты), непонятно куда потом исчезнувшая. Такая публика нередко встречается в заповедниках и прочих далеких от цивилизации местах с красивой природой и увлеченными людьми, которые эту природу изучают.
…Владислав Белов ― колоритная фигура, зоолог и художник из Питера, пострадавший в свое время за диссидентские взгляды. Он рассказывал о том, как, будучи упрятанным в психиатрическую больницу и изнывая в изоляции от жизни, тайком держал там в пыли, собранной с пола в полиэтиленовый пакет (подобие почвы), дождевого червяка… Приезжая весной в Ай–Дере, он изучал леопардов и бабочек, рисовал и занимался отловом змей, чтобы подработать (получив после освобождения «волчий билет», в городах он не мог устроиться на работу даже дворником). В тот сезон он поймал кобру, уже в мешке отрыгнувшую только что съеденного туркменского эублефара ― редчайшую ящерицу, представленную к тому времени в научных коллекциях всего несколькими экземплярами. Бывает же такое!
Крупный мужчина с внушительной рыжей бородой, Владислав, будучи змееловом, пережил несколько укусов гюрзы и кобры, но позже лишь чудом останется жив после укуса мел–кой, невзрачной эфы: отправившись в тапочках ловить бабочек около кордона заповедника, он получил в ногу два укуса.
Выглядело это ужасно: когда я пришел на Пархай, он лежал в захламленном душном вагончике в куче скомканных грязных спальников и буквально умирал от почечных колик, с какой‑то фатальной агрессивностью отвергая врачей, «скорую помощь» и чье‑либо официальное участие. Мне казалось, что он настолько ненавидел систему, что ему легче было сгинуть самому, чем принять что‑либо от государства. Он клял эту эфу («…даже не зашипела предварительно»); смеялся над собой; грелся, выйдя ко мне, на солнышке у вагончика и брызгал кровью на кустики по малой нужде…
Потом ему станет хуже; потом за ним прилетит вертолет из Ашхабада; потом, перед явным концом, к нему вызовут родственников. А потом, уже окончательно признав ситуацию безнадежной, врачи почему‑то не отключат аппарат искусственной почки в положенный по инструкции день, а на следующее утро ему станет лучше.