Я тоже замер, чтобы проверить их конджо. А получилось, что проверил свое (точнее, его недостаточность): мы смотрели друг на друга без единого движения очень долго; потом ― необычно долго; потом ― удивительно долго; потом уже ― невозможно долго.
Сначала я стоял, замерев, с интересом глядя на них так, чтобы даже глаза у меня по возможности не двигались, и наслаждаясь тем, что я понимаю ситуацию, а они нет. И был уверен, что благодаря моей сознательной профессиональной неподвижности куропатки сейчас расслабятся, качнут своими куриными шеями, завертят головами и потихоньку пойдут от меня и от греха подальше. Ни фига. Я не двигался ― они тоже оставались совершенно неподвижны.
Потом я ощутил, что мне трудно сохранять равновесие в неустойчивой позе. Птицы не двигались.
Потом у меня вдруг зачесалась вся спина сразу.
Потом все тело окаменело и я перестал ощущать руки–ноги. Каменные куропатки сидели как каменные.
Потом я сам себе показался совсем уже полным дураком.
Прошло секунд сорок.
Исчерпав до остатка все свои резервы терпения, я не выдержал, сдался: сделал шаг ― птицы мгновенно сорвались со скалы и со своим обычным заунывно–веселым свирканьем улетели вниз по склону.
Точно так же, как мышца дикого животного в десять раз превосходит по силе аналогичную мышцу человека, терпение животного замешано на совсем иной субстанции, чем терпение большинства людей (мое‑то уж точно). Хотя порой и бывает иначе, когда непобедимый человеческий гений своим искусственным, интеллектуальным терпением преодолевает первородное, инстинктивное терпение животных. Но в этот раз не вышло. Видать, и с конджо, и с интеллектом у нас еще много работы впереди».
ЧЕРВЯЧОК ВРОЗЬ
― Я забылся. Пора мне подумать и о друзьях…
«5 марта…. Степной жаворонок вытянул из земли здоровенного червяка и сразу с ним тикать прочь от кормящейся стаи. Отвернулся ото всех, загородив добычу спиной, торопливо расклевал, заглотил, вытер клюв о землю и уже только после этого бегом вернулся к кормящимся согруппникам. Дружба ― дружбой, стая ― стаей, а червячок врозь…
Наблюдаю такое постоянно у хохлатого, полевого и рогатого жаворонков. Потому что особо крупная и лакомая добыча немедленно привлекает внимание кормящихся рядом собратьев, нередко провоцируя и драки за нее».
«СНИМИ ПОРТРЕТ!»
…на выстрелы сбегались туземцы и уже не отставали ни на один шаг. Александров однажды вернулся с охоты в сопровождении не менее 50 разнокалиберных мальчишек и человек 20 взрослых. Эта публика всячески стремилась помочь нам, но галдела… страшно.
Все люди Хорасана и сопредельных стран… предались великому веселью…
«9 марта. Дорогая Зина!
Вчера мысленно поздравлял тебя. Праздник еще витает в воздухе, но когда получишь это письмо, все уже развеется суровыми ветрами будней.
…В окрестных холмах у Кара–Калы вдруг появилось необычное множество пацанов в возрасте от семи до пятнадцати. Они по весне копают сакыч (не знаю систематики, что‑то вроде дикого лука) ― местное растение, традиционно добавляемое туркменами ранней весной в чурек и прочую выпечку: еще один пример того, как аборигены стремятся заполучить первые доступные витамины (что у нас в Сибири и в тундре на Севере, что у американских индейцев, и т. п.).
Заметив меня, сначала настораживаются, но потом любопытство берет верх: подходят и рассматривают мои экзотические прибамбасы (микрофон, диктофон, секундомер, шагомер, складной стул, ружье и проч.). Завидев мои фотоаппараты, ребятня испуганно–завороженно начинает клянчить, чтобы я их сфотографировал («Сными партрэт!..»). Будущая фотография их совершенно не интересует, важен сам процессизапечатления.
Я снимаю крышку с объектива, они поспешно выстраиваются плотной взволнованной шеренгой, замирают, затаив дыхание, а после щелчка затвора начинают восторженно носиться и скакать с радостными воплями, давая выход сдерживаемым во время съемки несколько секунд эмоциям».
«2 мая…. Выхожу из холмов к восточной окраине Кара–Калы и еще вдалеке от домов слышу непонятно откуда раздающиеся детские крики на туркменском. Ничего не понимаю. Заглядываю за бугор и вижу там в огромной луже мутной ко–ричневой воды несколько купающихся мальчишек. Увидев меня, они замолкают, а потом, показывая на фотоаппарат, начинают неуверенно просить, чтобы я им «сделал это». Один из них, чуть постарше, посмеивается над мелюзгой, но тоже рассматривает меня с нескрываемым интересом. Навожу фотоаппарат, они смолкают, а когда отхожу, за моей спиной вновь начинается возбужденный гвалт».