ВОРОН
Едва ворон их увидел, он подлетел к ним и стал ласкаться и рыдать. Тут пери достала волшебный волосок, положила его рядом с вороном и подожгла. И волею Аллаха ворон тотчас принял человеческий облик…
«17 января…. Просидел целый день в предгорьях, наблюдая пустынных жаворонков, а на обратном пути, уже спускаясь ниже в долину Сумбара, увидел, как ворон перелетает за медленно ползущей по опустыненным холмам отарой, присаживаясь недалеко от пасущихся овец.
Сидит себе издали заметной яркой черной кляксой на бледно–зеленом склоне, временами каркает грассирующе- гортанно, посматривая черным птичьим глазом на идущего к нему от отары алабая. Дождался, пока собака подошла почти вплотную, уже чуть не кинулась на него, и снисходительно–неторопливо взлетел в метре от облапошенного собачьего носа.
Воистину у него коэффициент интеллектуальности больше, чем у собаки, все правильно. В это не верится просто потому, что мы сами, будучи млекопитающими, не видим этого ума в птице. В собаке видим, так как нам легче общаться с ней: у нее есть мимика, выражение лица. А у ворона привычного нам мимического инструмента общения нет. Мигнет прозрачным веком, глядя боком, по–птичьи; наклонит голову, разглядывая; ну, поднимет перья на затылке от удивления или от удовольствия. А ведь в этой птичьей голове далеко не куриные мозги…»
«4 февраля…. Балобан шутя спикировал на сидящего ворона, который взлетел, оказавшись по размеру заметно крупнее самого сокола; классический экземпляр: огромный размах (бывают ведь иногда до 180 см!); ромбовидный хвост; мощный вздутый клюв и косматая борода на горле; такого с вороной не спутаешь… Балобан еще разок налетел на него, но ворон не особенно реагирует, понимает, что это игра.
Особенность ворона как вида ощущается постоянно. Огромный, мощный; самый умный из всей пернатой братии (из всех птиц самые умные и в целом прогрессивные ― воробьиные, из всех воробьиных ― врановые, из всех врановых ― ворон); распространен по всем континентам и во всех ландшафтах от тундры до пустынь. Не случайно у половины народов мира он ― символ мудрости и рока. «…Крикнул ворон: «Невер мор!..»
И как играют! Вот что значит интеллект. В лабораториях, где жизнь комфортабельная и оставляет время для досуга, резвятся вовсю. Чего только не вытворяют: и с разлета садятся на скользкий пол, проезжая по нему, как на лыжах; и «солнышко» крутят на веревке, раз за разом кувыркаясь через нее вниз головой, и многое другое. В природе игру труднее наблюдать; только когда в воздухе, на огромной высоте, пилотажем развлекаются и видны издалека.
А иногда летит и вдруг издаст особенный, странный звук ― как пробуемая при настройке виолончельная струна.
Когда вижу ворона или слышу его курлыкающее карканье над скалами в горах, или в пустыне, или в дремучей, безжизненной тайге, всегда испытываю приподнятое волнение. Особая птица».
ВСТРЕЧА С ЮННАТАМИ
Оставив позади много путей и дорог, достиг он ворот сада, выпил шербет из чаши, поданной ему справа, и в саду том на него налетели две птицы и выклевали ему глаз.
«12 февраля…. Правильно, ребята!..
Ну, а ты что опаздываешь?.. Понимаю… Да, конечно, животных покормить ― это уважительная причина… Проходи, садись.
Так вот, если ворон даже и в городе ― интеллигентный индивидуалист и молчун (как исключение, собирается иногда до ста ― ста пятидесяти птиц в особых местах: на свалках и т. д.), то вот серая ворона ― со–о-овсем другое дело…
Сразу должен признаться, что я ворон люблю и уважаю. Во–первых, потому, что их большинство людей, плохо зная, не любит или даже ненавидит. Во–вторых, ― за ум и смекалку. После воронов они ― самые умные птицы. И любознательные.
Ну, а гражданам недолюбливать ворон есть, конечно, за что. Потому как, если соберется каркающей братии на ночевку хотя бы тысяч десять (а бывает ― и пятьдесят тысяч, и почти сто!), то мало не покажется. Не только обкакают сплошняком весь Александровский сад, «стены вечные Кремля» и даже (!..) Дворец Съездов, но и закаркают всех насмерть в окрестных домах. Одно утешение ― вплотную к Красной площади не очень‑то много граждан обитается.
И не шутки это все. Когда совсем уж поплохело, совсем не стало житья от ворон, правительство приподняло бровь (в том смысле, что уж если и терпим орнитологию как науку, то вот он, тот самый момент, когда пора эту орнитологию использовать): а ну‑ка убрать всех ворон из Кремля!