ПэПээСа, э–э… Петра Петровича расспросите, он вам еще и не такое расскажет…
Оттого‑то и завидки человека берут: мол, если ядерная зима, то нам всем каюк, и никого не останется, кроме крыс в подвалах да ворон на пожарищах… А ведь птичек этих за такое уважать надо.
А еще люди часто злятся на ворон за свои собственные ошибки, обвиняют их напрасно. Вот я когда был на полевой практике в Павловской Слободе, наши девчонки нашли в саду (!) на территории биостанции гнездо коростеля.
Коростель ― обычная птица, встречается на полях в очень разных местах, но он скрытен, и увидеть его всегда очень трудно: летает он мало и неохотно; не любит он летать, а вместо этого уходит от опасности пешком сквозь траву.
Коростель даже на зимовку в южные страны большую часть своего долгого пути идет пешком, никто его и не видит; кому интересно смотреть, как коростель пешком идет средь травы? Вот если бы он гордо парил в вышине или стремительно пикировал… Поэтому никто и не смотрит на коростеля, а раз не смотрит, то и не видит его никто.
А уж если хочешь увидеть коростеля, то надо осторожно подходить на его крик («Крэкс–крэкс!» ― это он так кричит и точно так же по–латыни называется: Crex crex), а подойдя совсем уже близко, надо быстро бежать к тому месту, где он кричит, и тогда, если повезет, удается его вспугнуть, и он взлетает из травы, расправив свои пестрые крылья с большими рыжими пятнами. Перелетает метров на десять, снова садится в траву, и теперь его уже и не найти: сразу уходит от опасности пешком. Вот какая интересная птица коростель; очень скрытная. А уж гнездо его найти и того труднее.
И вот девчонки наши, значит, нашли. Рассказали об этом, а сами и не знали, что это за птица такая. Я вроде как орнитолог; вроде как догадываюсь, о чем они говорят. Отправились мы всей подгруппой смотреть.
Шли аккуратно, высматривали заранее; подходим к куртинке травы среди скошенного открытого места в саду, а мама–коростелиха сходит с гнезда (когда мы уже метрах в двух были), пригибается пониже ― и бегом, бегом от нас к высокой траве, поспешно так, но без паники, словно говоря: «Ну, вот зачем вы здесь?! Делать вам, что ли, нечего?!»
Посмотрели мы гнездо, записали все, сфотографировали (там одиннадцать пестрых яиц было), не тронули ничего. Только одно яичко положили в банку с водой ― узнать, насколько насижено; так вот оно плавало уже, как поплавок, а это значит, что уже скоро вылупляться птенцу (если совсем свежее яйцо, то лежит на дне, если немного насижено ― плавает посередине банки: это все от количества газа внутри; плавучесть возрастает, когда зародыш растет). Ну вот, не трогали больше ничего и сразу ушли, чтобы мама–коростелиха побыстрее на гнездо вернулась, ― нельзя же яйца надолго оставлять.
На следующий день пришли проведать (вдруг птенцы уже вылупились? Птенцы у коростеля уникальные ― малюсенькие, пушистые и черные как уголь) и видим, что пять яиц в гнезде расклеваны… И сразу понятно стало, что это вороны сделали. Выследили нас, как шпионы, когда мы первый раз подходили, а потом поинтересовались, что же это мы там такое интересное в траве рассматривали…
Вот и вышло, что это мы воронам подсказали, где поживу искать; навредили коростелю… Плохо получилось. Потому как, если ворона сама такое гнездо найдет, то это ― одно дело; это природа. А если человек ее навел, то это уже совсем другое, это уже наше с вами человеческое вмешательство.
Так что хлопот от ворон действительно хватает, и не только птицам, но и человеку тоже. Это уж, как всегда, с индивидуальностями и талантами… Чуть проявит кто‑нибудь активность, ему сразу: сиди и не высовывайся! Так ведь?
А от ворон что? Прибыли особой нет, а расходов ― миллионы. Одни памятники отмыть от белых клякс (это ведь концентрированный аммиак, разъедает и гранит и бронзу) чего стоит. Засиживают, понимаете ли, историческое и культурное наследие… И ладно, если бы одно только историческое или только культурное, но и политическое тоже… И не только наследие, но и сегодняшние реалии… Воронам‑то все равно, кому на макушку сесть, что Пушкину, что Чайковскому, что… Короче, непорядок, ребята; не можем мы такое терпеть! Моют, моют дворники великие головы щетками, а все без толку…
Не трогай портфель! Сидит она там себе, и пусть сидит… Нет, не задохнется… И не страшно ей там… Нет, она не боится темноты… Я же только что сказал, что ей и атомная война нипочем… Потому что это крыса!.. Конечно, мне интересно, как ее зовут, но про это, Морковкин, ты нам потом расскажешь… Вот и хорошо!
Или как однажды сижу я в Вологодской области, на самом севере это было, почти на границе с Архангельской тайгой (деревня Нижняя на речке Вожеге, отличное место, посмотрите потом по карте, ― это вам домашнее задание). Сижу, обдираю вечером птиц, тушки делаю для научной коллекции. Приходит ко мне в гости (я в пустой деревенской школе жил) местный монтер, Толян его зовут. Поддатый сильнее обычного и расстроен; смолит на всю школу вонючим дымом из своей самокрутки, как грустный паровоз. Я, говорит, студент, к тебе, как к специалисту, поделиться ― накипело у меня…