Еще один непроясненный момент - связывание бельевыми веревками. Действительно ли, по приказу и под дулом, Мазурок вязал Адама, который от этого то ли обоссался, то ли кончил, в связи с чем участия в последующем проявить не мог. Именно в этот момент будто бы вернулся Стенич расстроенный и этого не скрывающий. Девочек не будет, сказал, наливая и обслуживая заклятую подругу: "За тебя, моя непобедимая!" От волнений у актрисы закружилась голова, она была уложена на диван, Стенич подсел рядом, а освобожденные гости, глядя на это, взялись за гуся, Адам деликатно, с приборами, Мазурок решительно, руками, после чего ему пришлось их оттирать салфетками.
Так было или нет?
Правда ли, что один из участников дошел до того, что, как выразился Мазурок, "наступал" на себя черными лаковыми туфлями на высоких каблуках?
Они переглядывались и уклонялись, как будто речь шла не о свободном и, можно сказать, дионисийском действе свободно собравшихся людей, а о каком-то жутком кровосмесительстве. Но независимо от того, стала Правилова их общей матроной или нет, именно тогда, Восьмого марта, из уст ее прозвучало:
"Проклятая двустволка! С лица земли сотру!"
Он в это время замерзал на расчищенном краю скамейки.
Глядя на балконные стекла ее комнаты.
Свет так и не включился.
В арке он наткнулся на взрослых парней, которые как раз входили со стороны Коммунистической: двое в штатском с чемоданами сопровождали старшего лейтенанта, в котором он опознал атлета, поджигавшего ему бороду. "Побрился? Молодец. Но если я тебя еще раз в нашем дворе увижу..." - "То что?" Старлей усмехнулся и прошел вперед, а один из штатских задержался: "Он с одного удара убивает. И не таких, как ты, а смертников. Ты понял? Найти себе письку по месту прописьки".
По пути домой он фантазировал и мучался, но тайны их с Алёной были просты. На следующий день она сказала по телефону, что взяла ночную смену и весь Международный День женщин отработала с паяльником:
"Этот праздник я не праздную".
"С каких пор?"
"С прошлого года".
"А что было в прошлом году?"
"Ты забыл? Меня взяли силой в этот День. У них это называлось: возвести в ранг женщины".
"У кого, у них?" - он хочет спросить, но вопрос, как говорится, застывает на губах.
16
Перерыв на обед. Припекает.
Огибая здание архива, он выходит в задний двор, давит ноздреватый снег, еще оставшийся вокруг хилых деревьев, обмякшей землей подходит к обрыву.
Вот моя жизнь.
Всю зиму самосвалы разгружали в долину детства снег, который теперь растаял, но мусор города, спекшийся, как кокс, лежит, расстилаясь причудливыми черными кружевами. Под ясным небом вид на Заводской район, на все, среди чего тянулись, до бесконечности растягиваясь, десять прожитых лет. И вдруг они исчезли. Мускул груди при вдохе напирает на записную книжку. Он сглатывает слезы. Трубы, дома, дымы - все уже только бутафория. Скоро сгинут и эти декорации. Окраинный задник жизни, отыгранной с его участием в заглавной роли.
Тем не менее, он чувствует вину. Предчувствует. Заранее. Как будто бы своим самоизъятием все это он убьет. Убытие. Убитие... Он так себя и чувствует - убийцей. И на миг все это, привычно ненавистное, становится любимым...
Он вынимает записную книжку, которая разбухла и лопнула по корешку от частого открывания.
Из окна, жуя хлеб с колбасой, на него смотрит, пересмеиваясь, весь отдел справок - и среди них полная красавица Файнгольд, близорукая заочница Московского архивного. Роскошные волосы. Золотое руно. Бесподобное чувство юмора. Вполне мог бы влюбиться в нее по-настоящему, тем более, что отчасти уже влюблен. Как и в Вербицкую, которая в хранилище имеет обыкновение расставлять свои ноги высоко над ним, вынужденным поднимать глаза, чтобы принять единицу хранения. Он мог бы влюбиться в любую из этих сослуживиц отнюдь не архивных крыс.
Почему случилось все иначе?
* * *
Автобус закрывает двери и уходит дальше по плохому шоссе. Следуя за Мазурком, они сворачивают на хорошее, которое ведет их сквозь корабельный бор.
В спортивных сумках звякают бутылки.
Из еловых сумерек замаскированный темно-зеленой краской проступает высокий забор. Они поднимаются к воротам. Мазурок свистит, грозится выгнать, стучит в стекло, за которым, наконец, возникает и сразу просыпается охранник. С извинениями и приветствиями впускает - бодрый, скуластый, в форменной фуражке. Ворота запираются за ними.
По обе стороны пустые дачи. Холм. На стволах догорает закат.
Закрытая зона отдыха называется "Бобры".
- Роскоши, как видите, особой нет.
- Жаль, - говорит Адам. - Обязаны себе позволить. Пионерлагерь какой-то. Где кинозал? Где сауна с гаремом?
- Мы что, в Узбекистане? В нашем домике, видишь? Террасу еще не застеклили. Не хочет работать сволочь.
- Бобры где? Дочери бобров?
- Сезон еще не наступил, - отвечает Стенич, пиная бадминтонные мячик с драным опереньем.
- А вообще они здесь водятся? Нет, я не в социальном смысле, - говорит Александр. - В биологическом?
- Умники! Идите грибы сажать!
Среди елочек у вершины холма они зарывают в мох бутылки, оставляя наружу станиолевое горлышко - то красное, то серебряное. Игра такая. Портвейн розовый = сыроежка. Четвертинка "Московской" = белый.
- Власть, она, конечно, от Бога, но... - Стенич стряхивает иглы. Тебя не возмущает?
- Что?
- Да все.
- Случилось что-нибудь?
- Баркана Левку с матушкой встретил. На премьере "Царя Эдипа". Выпили крюшону. Помнишь, как он Гамлета сыграл в ДК железнодорожников? Ты тогда в школьном журнале написал:
В тринадцать лет подросток не по годам речист,
потом начнутся звезды, спиртное и Шекспир!
- Ну и?
- В театральный его провалили. Успел поступить в мед.
- Он и в этом не без таланта, - говорит Александр. - Я с ним на пионерском слете был. Когда нам было по тринадцать. Он уже тогда по "Справочнику фельдшера" шпарил наизусть. И про фаллопиевы, и про бели. Знал даже про колпачок Кафки.
- Франца?
- Видишь... А он знал.
- Не знаю, почему, но гинекология меня никогда не волновала. Но дело не в этом. Левка уезжает.
- Куда?
- Отсюда. Почему мы не евреи?
- Уехал бы?
- Без промедления. В чем есть. Если уж сама дочь Сталина...
- И что бы ты там делал?
- С моими данными? Уж не пропал бы. В крайнем случае, нашел бы, как Рудик, лорда-содержанта. Э-эх... Ладно, пошушукались и будет. Время власть имущих развлекать. Эй, грибники! Грибники-и!..
То, обо что он спотыкается, звякает железом. Это кольцо. Стенич подхватывает и открывает люк. Посреди комнаты.
- А подпол им зачем? Власть уже взяли.
- Бомбоубежище. На случай третьей мировой. Отсель грозить мы будем шведу.
- Нет, это могила. Братская... - Александр выходит на террасу, где все заготовлено к остеклению. Возвращается с большим листом стекла в расставленных руках.
Они накрывают дыру.
- Теперь капкан.
- На бобров...
Отпадая на кровать, от смеха они ударяются затылками. Новый приступ хохота.
- Ло...ло... - Но душит смех. - Ловушка для Золушки!
Входит Адам, в руке стакан. Наступает и, не меняясь в лице, проваливается. Звон. Грохот. Черная дыра. И тишина. Которую нарушает Мазурок:
- Убил.
- Кто, я? - трезвеет Александр.