Постепенно Адам Иваныч расширял круг знакомств, пользуясь всеми гнусными методами германской разведки. Подкупом и шантажей, ласками и вымогательством, вином и женщинами, обещаниями и угрозами, используя уголовников и дам петербургского света, обещая или угрожая, вербуя священников и беглых каторжников, военных писарей и сановников, шулеров и журналистов, не останавливаясь перед дерзкими кражами со взломом и убийствами лиц, ставших почему-либо опасными, — действовал в период войны 1914–1917 годов Адам Иваныч. Так действовали сотни Адамов Иванычей, переброшенных германской разведкой в Россию, во все страны Европы и Америки.
Осенью 1916 года Адаму Иванычу сообщили, что в приказе по императорской армии лейтенант X. за «неоценимые боевые заслуги высочайше награждается его императорским величеством Вильгельмом II железным крестом».
«Поздравляю вас от души, мой крестный сыночек. — писал Адаму Иванычу его покровитель, — уверен, что и впредь вы будете столь же усердно служить великой Германии, призванной покорить весь мир и установить в нем истинно немецкий порядок…»
А в 1918 году, когда грянула революция и Адам Иваныч невольно растерялся, в его квартиру однажды ночью постучался какой-то человек. Адам Иваныч впустил его и остолбенел: перед ним стоял человек в штатском из генерального штаба — его «крестный папаша».
— Здравствуйте, капитан, — сказал пришедший. — Я поздравляю вас с этим званием.
И начался второй разговор этих двух людей — тогда еще молодого капитана императорской армии и человека в штатском из генерального штаба, разговор двух матерых шпионов, двух немецких волков из волчьей стаи, задумавшей перекусить горло всему миру во имя торжества взбесившегося «немецкого духа».
Уже на рассвете, когда огромный город возникал, как видение в утреннем тумане Невы, человек в штатском тихо сказал:
— Такова ваша программа, мой друг. Сейчас вы уедете в глушь, в какой-нибудь городок, вполне освоитесь там, будете тихо и мирно жить. Мы вас пока «консервируем», мой милый. Срок контракта далеко еще не истек. О, вы еще пригодитесь, еще очень пригодитесь. Итак, пока в глушь, в «консервную банку», до более счастливых времен…
Человек в штатском задумался и, улыбнувшись, добавил:
— Уверен, что мы будем иметь доброкачественные «немецкие консервы», которые не портятся…
И вот тогда в маленьком, захолустном городке появился новый землемер. Он действительно как бы законсервировался, он мирно работал и мирно старел. Он спокойно ждал указаний, а пока врастал в быт городка и, разъезжая по району для землеустройства, фиксировал пункты расположения военных складов, проселочных и шоссейных дорог, железнодорожных пакгаузов и тупиков.
Дважды за эти годы ему давали знать, что о нем помнят, что он состоит на «вооружении» и входит в соответствующие расчеты. Дважды он подтверждал свою готовность к действию.
Потом он ездил в крупный центр по вызову, где встретился с одним приезжим. Адам Иваныч передал через него присягу новому правителю Германии — фюреру, истерические ругань, клятвы и заклинания которого он не раз слышал по радио. Приезжий из Берлина снабдил Адама Иваныча портативной радиостанцией и научил, как ею пользоваться. Он передал ему также новый код, который Адам Иваныч вызубрил наизусть, и ампулы с отравляющими веществами.
Так вернулся Адам Иваныч к своей деятельности. Он работал аккуратно, ни разу «не наследил», им были очень довольны.
И в ту ночь, когда он вернулся с подаренным ему радиоприемником домой, он сел к передатчику, чтобы к рассвету успеть сообщить ряд сведений, накопившихся за неделю.
Выстукивая по радио, Адам Иваныч, сам того не замечая, стал произносить вслух все, что передавал. Тихо потрескивал передатчик, дождливая ночь способствовала хорошему приему, работа уже подходила к концу…
— Дедушка, что ты делаешь? — раздался внезапно взволнованный крик Тамуси. Адам Иваныч оцепенел. На пороге комнаты стояла внучка, глаза ее широко раскрылись от ужаса, она дрожала, как в приступе лихорадки. Она слышала все.
Мгновение стояла страшная тишина. Потом этот высокий худой старик, изогнувшись, прыгнул к ребенку. Цепкие пальцы сомкнули горло девочки, рухнувшей под тяжестью его тела.
Утром он подал заявление о том, что его внучка покончила с собой, повесившись ночью в своей комнате. Он высказал предположение, что самоубийство явилось следствием каких-либо школьных неприятностей и «повышенной, как он писал, нервной психики девочки, подорванной тем, что она рано осиротела».