– Да мне наплевать, – пробормотал Селиванов.
Всё уже плыло перед глазами. Он доковылял к столику и обмяк.
– Ко мне пойдём, – сказал Витя. – У тебя деньги остались?
Селиванову приснился короткий и душный сон, в котором он отдирал с большого пальца заусенец, но тот не отрывался, только вытягивался, удлинялся, как струна, и распарывал кожу. В конце концов он его выдрал вместе с ногтём и осмотрел обезображенный палец. На месте ногтя Селиванов увидел маленькую свастику. Стало страшно, что на него заведут дело и посадят в тюрьму. Нужно было избавиться от пальца, отсечь его. Но не было ножа. Селиванов нашёл в кармане кусок старой обёрточной бумаги и обмотал палец.
Его разбудил голос. Селиванов открыл глаза и увидел потолок. Он повернулся на бок и обнаружил, что лежит на раскладушке поверх каких-то тряпок. Рядом сидел Витя со стаканом в руке.
– Что? – спросил Селиванов.
– Тебе кто-то звонил.
– А, ладно.
Голова была тяжёлая. Опьянение ещё не прошло. Селиванов решил пока не двигаться. Витина комната была маленькая и неряшливая. Повсюду стояли пустые бутылки. На подоконнике стояли горшки с мёртвыми растениями.
– Миш, ты как думаешь, дети могут в ад попасть? – спросил Витя.
– Для детей там, кажется, есть отдельное место, – сказал Селиванов.
– Да, я знаю. Лимб. Но туда попадают невинные души, младенцы. А если ребёнок большой и успел натворить чего-то? Животных мучил, воровал, обманывал бабушку.
– Не знаю, Вить. Откуда мне знать? Ты сам как считаешь?
Витя пожал плечами.
– Надо сходить в церковь, у попа спросить.
– Да, это правильно.
Потом они напились и немного поругались. Селиванов сидел на раскладушке. Витя развалился на диване.
– Идиот, зачем ты сказал мусору, что я был у Шурика?
– Но ты ведь был. А потом ухилял. Мне пришлось выгребать. И Шурика тащить в катафалк. У меня чуть ноги в обратную сторону не сломались.
– Вместе надо было валить.
– Неправильно так делать. Он же нас в гости пустил.
– И помер. Ему без разницы.
– Всё равно хреново так поступать. Не по-людски.
– Ой, блядь, ещё одна совесть вылезла.
Витя помолчал, а потом рассказал, как его выгнали из больницы. Во время операции умер ребёнок. Витя был в этом не виноват. Анестезиолог ошибся. Но его мамаша оказалась какой-то чиновницей в здравоохранении.
– Мамаша чиновница, а сын простой анестезиолог? – спросил Селиванов. – Пиздёж это всё.
– Никакой не пиздёж! Он нормальный парень. Хотел людям помогать. Но когда эта херня случилась, он сразу и поплыл, испугался. Мамаша за него вписалась. Меня чуть не посадили. Говорили, что я с похмелья пришёл на операцию.
– А нет?
– Да это мелочи. Я всё как надо сделал.
– Ну, не переживай тогда.
– Да мне вообще всё равно.
Селиванов вспомнил про звонок и достал телефон. Звонил дядя Петя.
– Алло, да, дядя Петя, что хотел? – скороговоркой спросил Селиванов.
– А я хотел спросить, дошёл ли ты к отцу.
– Ну, нет, ещё нет. Дела были. Тут мой друг умер внезапно…
– Я живой! – слабо выкрикнул Витя.
– Ясно, – сказал дядя Петя. – Ну ты бы поспешил, Миша.
– Я спешу.
– Да, да, поспеши. А то так и не повидаешь его.
– Повидаю, повидаю.
– Ну, я надеюсь, надеюсь.
Селиванов нажал отбой. Налил водки.
– Кому ты звонил?
– Да так.
– Бабе?
– Нет.
Витя с трудом сел.
– Позвони жене.
– Не-не-не. Она расстроилась. Орать будет.
– Моей позвони. Хочу послушать её голос.
– Так ты сам позвони.
– Она меня заблокировала, – сказал Витя, тараща глаза.
– И зачем она тебе? Бросила – значит, не любила.
– Набери. Жалко, что ли?
Селиванов набрал и включил громкую связь.
Вспомнил, что бывшую жену Вити зовут Ольга.
«И титьки у неё как дыни», – подумал он пьяно.
Она ответила после первого гудка.
– Алло, я слушаю.
У Вити потекли слёзы.
– Говорите! Алло! Костя, это ты? Алло!
Витя кусал ладонь. Селиванов обратил внимание на его тонкие, как у пианиста, пальцы. Но с грязными, обкусанными ногтями.
– Вы что, мой голос записываете? – спросила Ольга. – Ну, слушайте! Вы хуесосы, твари и пидоры! Чтоб вы сдохли от рака! Чтоб вы говно жрали!
Она долго материлась и проклинала их. Потом отключилась.
– Спасибо, – сказал Витя.
– Пожалуйста, – ответил Селиванов.
Он собирался уйти следующим утром. Немного опохмелиться, может, попробовать принять душ в грязной Витиной ванной и отправиться к отцу. Но утром они опять пили, потом легли спать. Проснувшись днём, Селиванов не смог встать, его трясло. Витя сходил в магазин и принёс водки. Выпил сам, потом зажал голову Селиванова борцовским захватом и влил в рот полстакана. Минут через десять трясучка прошла. Они продолжили пить. Мир исказился. День и ночь перепутались. Действительность встала с ног на голову. Селиванов просыпался, пил, засыпал, опять просыпался, опять пил, опять засыпал. Снов не было. Выходить из квартиры не хотелось. Он давал Вите банковскую карту, и тот ходил в магазин. В комнате почти не осталось свободного от пустых бутылок места. Селиванов курил и читал названия этикеток. Начинали они с «Русского стандарта», а последние дни Витя приносил палёнку за шестьдесят рублей из павильона «24 часа». Деньги заканчивались. Никто не звонил. Стало казаться, что кто-то сидит в шкафу и тяжко вздыхает.