Она ответила после первого гудка.
— Алло, я слушаю.
У Вити потекли слёзы.
— Говорите! Алло! Костя, это ты? Алло!
Витя кусал ладонь. Селиванов обратил внимание на его тонкие, как у пианиста, пальцы. Но с грязными, обкусанными ногтями.
— Вы что, мой голос записываете? — спросила Ольга. — Ну, слушайте! Вы хуесосы, твари и пидоры! Чтоб вы сдохли от рака! Чтоб вы говно жрали!
Она долго материлась и проклинала их. Потом отключилась.
— Спасибо, — сказал Витя.
— Пожалуйста, — ответил Селиванов.
Он собирался уйти следующим утром. Немного опохмелиться, может, попробовать принять душ в грязной Витиной ванной и отправиться к отцу. Но утром они опять пили, потом легли спать. Проснувшись днём, Селиванов не смог встать, его трясло. Витя сходил в магазин и принёс водки. Выпил сам, потом зажал голову Селиванова борцовским захватом и влил в рот полстакана. Минут через десять трясучка прошла. Они продолжили пить. Мир исказился. День и ночь перепутались. Действительность встала с ног на голову. Селиванов просыпался, пил, засыпал, опять просыпался, опять пил, опять засыпал. Снов не было. Выходить из квартиры не хотелось. Он давал Вите банковскую карту, и тот ходил в магазин. В комнате почти не осталось свободного от пустых бутылок места. Селиванов курил и читал названия этикеток. Начинали они с «Русского стандарта», а последние дни Витя приносил палёнку за шестьдесят рублей из павильона «24 часа». Деньги заканчивались. Никто не звонил. Стало казаться, что кто — то сидит в шкафу и тяжко вздыхает.
— Вить, какой день недели? — спросил Селиванов однажды.
— Не знаю. Среда. Слушай, денег сколько осталось?
— Сейчас.
Он достал телефон, открыл приложение.
— 122 рубля.
«Всё пропил», — мелькнула равнодушная мысль.
— Как раз две бутылки, — сказал Витя. — Сползаю?
— Давай. Но возьми одну. Надо оставить на проезд.
— Какой проезд?
— К отцу. Я к отцу собирался.
— А, точно.
Витя ушёл. Селиванов, перебарывая тряску, выбрал в пепельнице хабарик и закурил. Шкаф продолжал его беспокоить. Он докурил и ушёл на кухню. Бросил окурок в раковину с горой посуды. Тревога не отпускала. Селиванов отчётливо услышал тяжёлый вздох. Теперь оно пряталось под столом. Он заглянул. Никого. Проверил ванную и туалет. Всё было чисто, в переносном смысле, конечно. Значит, шкаф. Селиванов вооружился кухонным ножом, подкрался и распахнул дверь. Завоняло старой, слежавшейся одеждой. Внутри никто не прятался. Он и сам это понимал. Но ничего не мог с собой поделать. Бросив нож, он доковылял до раскладушки и лёг. И вдруг понял: чудовище сидит на лоджии. В этот раз оно слишком большое. Больше Шурика. Селиванов натянул на голову покрывало.
Пришёл Витя с двумя бутылками водки и толстой женщиной непонятного возраста. Она с трудом стояла на ногах.
— Это Зоя, — сказал Витя.
— Жизнь, — ответила она и тяжело опустилась на кровать.
— Налей мне скорее, — попросил Селиванов.
Витя шустро разлил в три стакана. Выпили. Зоя половину вылила на грудь. Селиванов немного успокоился. Выглянул на лоджию. Она была завалена хламом: лыжи, ящики, рваный ботинок, чучело белки.
— Вить.
— Чего?
— Я же просил оставить на проезд.
Витя махнул рукой.
— Да всё равно бы пропили завтра.
Селиванов подумал, что он прав. Зоя храпела, раскинувшись на спине. Витя налил в два стакана.
— Знаешь что? — сказал он. — Я понял: нет никакого рая и ада. Мёртвое навсегда останется мёртвым. Никакого продолжения потом не будет.
Селиванов выпил и лёг на раскладушку.
— И ладно, — пробормотал он, засыпая.
Ему приснился странный сон. Будто он весь с головы до ног оброс овечьей шерстью. Какие — то мужики в сапогах связали его верёвкой и бросили на грязный пол. Селиванову было очень страшно. Он пытался спросить, что с ним будут делать, но только блеял. Мужики протянули мозолистые руки и стали выдирать из него эту шерсть огромными клоками. Он заорал от дикой боли, заплакал и проснулся.
В комнате было темно. Он слышал храп Вити. Селиванов ощупал себя и сел. Опять его трясло. Но боли не было. На кухне горел свет. Он вышел. Там сидела голая Зоя.
— Есть выпивка? — спросил Селиванов.
Она достала из — под стола бутылку. Посуды не нашлось. Селиванов глотнул из горла.
— Зоя в переводе с греческого означает «жизнь», — сказала Зоя.
Она была грязная, толстая, с опухшим землистым лицом, свалявшимися волосами, обветренными губами, отвисшими до пупка титьками, с татуировкой на руке в виде купидончика.