С точки зрения чистой доктрины нельзя сказать, что диархия обязательно носит смешанный характер как результат некого недостойного компромисса. Она также может иметь традиционное узаконение, типичным примером чего служит древнеримская диктатура. Однако, следует ясно сознавать, что древние римляне понимали диктатуру не как «революционный» институт, но как институт, предусмотренный системой действующего законодательства в качестве временной меры, действующей до истечения чрезвычайной ситуации или решения сложных задач, требующих привлечения всех сил нации. Традиционные (не только европейские) режимы также знали системы двоевластия типа rex и dux, rex и heretigo или imperator (прежде всего, в военном значении последнего слова). Первый воплощал собой чистый сакральный и незыблемый принцип верховной власти и авторитета; второй получал чрезвычайные полномочия в неспокойные времена или для решения особых задач и дел, не подобающих rex по самому характеру его высшей функции. В отличие от монарха, который черпал свой авторитет из чисто символической функции недеяния, имеющей так сказать «олимпийский» характер, dux должен был выделяться особыми личными качествами.
Наконец, подобные системы двоевластия мы встречаем и в более близкие нам времена. Достаточно вспомнить такие имена, как Ришелье, Меттерних, Бисмарк, которые по сути были соправителями своих монархов. Следовательно, mutatis mutandis, в принципе, любые возражения против фашистской диархии бессмысленны. С другой стороны, Муссолини ни в чём не уронил бы своего достоинства, если бы ограничился ролью великого канцлера, преданного монарху и действовавшего в его интересах. Собственно так он и поступал до образования Империи. Впрочем, в сложившихся обстоятельствах монархии самой следовало бы более ревностно позаботиться о своих преимущественных правах (вернее, тех, которые были для неё естественны в новом государстве). В системе «авторитарного конституционализма», сложившейся во Втором Рейхе, Вильгельм без колебаний отправил в отставку Бисмарка, «Железного Канцлера», создателя новой единой и могучей Германии, когда тот не согласился с предложенными им мерами. Но при этом он не мешал чествовать Бисмарка как героя и величайшего государственного деятеля немецкой нации.
Поскольку в данной работе мы занимаемся исключительно вопросами доктрины, в нашу задачу не входит оценка причин кризиса «диархии», вызванного ухудшением ситуации в Италии как следствием военных неудач. Строго говоря, с чисто юридической точки зрения Виктора Эммануила III не в чем упрекнуть; следует учесть также наличие дворцового заговора во главе с Аквароне, Бадольо и прочими. Формально, Муссолини был для короля вождём движения, которому его главный орган, фашистский Большой Совет, отказал в доверии, и главой правительства, ранее назначенным им самим, а теперь готовым уйти в отставку. Но недостойной для монарха была ссылка на абстрактные конституционные прерогативы, позволяющие ему умыть руки, прибегнув к нелепой выдумке конституционных либералов, освобождающей короля от ответственности. В тех обстоятельствах куда более важное значение имела иная, неписаная, но именно поэтому более реальная обязанность монарха, должного блюсти верность своему вассалу. Ведь, помимо прочего, в своё время он согласился добавить к династическому гербу — официальной эмблеме Италии — ликторские фасции (подтверждая полное согласие, установившееся в двадцатилетней период между фашизмом и монархией) и предоставил право восстановить пошатнувшийся авторитет государства не правым (почти не существовавшим), но фашистам.