В декабре 1992 года польские власти признали Бошютца нежелательным иностранцем и вышвырнули его из Силезии. В тот же месяц немецкие власти запретили «Национальное наступление». Этот запоздалый шаг Бонна лишний раз продемонстрировал двусмысленное отношение немецкого правительства к воинствующим неонацистам, которые то поддерживали официальную политику страны, то нет. Убеждённые неонацисты и интеллектуалы «Новых правых» принципиально отрицали парламентскую демократию, но были заодно с властями в попытках ограничить иммиграцию и поддержать этнических немцев, проживающих за пределами Федеративной Республики. Неонацистские группы обычно занимали крайние позиции, что позволяло правительству Германии, преследуя гегемонистские цели, выглядеть достаточно умеренно.
Следует заметить, что часть культурных проектов, поддерживавшихся Бонном, были совершенно безобидными, например, курсы по пошиву силезских народных костюмов. Более разумные представители «изгнанных» старались, чтобы средства, полученные от фатерланда, шли на пользу не только немцам, но и полякам. Однако многие польские фольксдойче (Volksdeutsche — обозначение «этнических германцев». — Примеч. пёр.) достаточно неуклюже выражали свою возродившуюся национальную гордость. Десятилетия коммунистического угнетения не смогли полностью вытравить старый германский шовинизм. (Изучение немецкого языка в школах Силезии было запрещено до 1990 года.) Сдерживавшиеся национальные чувства сделали немецкое меньшинство лёгким объектом для манипуляций со стороны ультраправых реваншистов, чьи постоянные разглагольствования о «Великой Германии» вывели из себя польское руководство. Президент Лех Валенса обвинил силезских немцев в участии в нелегальной кампании «изгнанных» по установке памятников немецким солдатам, погибшим во Второй мировой войне[662].
Официальные власти Польши уже не раз высказывали свою озабоченность выходками неонацистов против поляков, посещавших Федеративную Республику. Новые искры вспыхнули в феврале 1993‑го, когда польский губернатор подверг критике немецких дипломатов за организацию «неофициальных групп» и проведение несанкционированных встреч с руководителями германских общин Силезии. В следующем месяце офицер польской армии немецкого происхождения был приговорён к тюремному заключению за шпионаж в пользу Бонна. Эти факты свидетельствовали о нервозности польского руководства в связи с экономическими посягательствами Германии и подрывной деятельностью немцев, изгнанных из Силезии. Однако Варшаве пришлось подчиниться требованиям Бонна и предоставить немецкому меньшинству, проживающему в Польше, специальные права и привилегии. Таким образом, польские фольксдойче, проживавшие в Силезии и Померании, отныне могли участвовать в немецких выборах и путешествовать с германскими паспортами. В то же время парламент Федеративной Республики отказался принять закон, защищающий права этнических меньшинств на территории своей страны. Подобная политика «двойных стандартов» только усилила впечатление того, что Бонн занимается проведением традиционной политики с позиции силы[663].
Ещё одной целью пангерманской националистической пропаганды стал Калининград. Ранее называвшийся Кенигсбергом, этот старый прусский порт после Второй мировой войны превратился в крупную базу советского военного флота. После падения СССР он стал географическим курьёзом, отрезанным от России и зажатым между Польшей и прибалтийскими государствами. В качестве первого шага к «регерманизации» города Бонн предложил финансовую помощь, которая должна была подвигнуть фольксдойче перебираться туда на жительство. Вскоре город, словно магнитом, стал притягивать к себе правых экстремистов, включая и вездесущего Эвальда Альтханса, искавшего расположения растущего немецкого населения призывами возобновить в Калининграде германское управление. И снова действия неонацистов, как казалось, во многом совпали с намерениями популярных немецких политиков[664].
662
Anne Olson, «Walesa criticizes German minority activities»,
663
664