Я был свидетелем многих случаев зверского обращения чернорубашечников с нарушителями, особенно на арене, где мне с верхнего балкона было хорошо все видно. На каждого нарушителя нападало не менее шести фашистов, которые окружали его и били, прежде чем вытащить за ноги из зала. У нескольких человек не осталось живого места на лице».
Д-Р…
«В день этого митинга меня вызвали на пункт первой помощи часов в девять вечера. В двух комнатах находилось десятка полтора человек с различными ранениями. Вот несколько случаев, которыми я сам занимался (всего я оказал помощь примерно пятнадцати пострадавшим):
У одного мужчины был глубокий порез на пальце, причиненный каким-то острым орудием. Пришлось наложить два шва. Другой с сотрясением мозга был отправлен в больницу Сент-Мэри Эббот. Еще у одного были острые боли в левой половине груди — вероятно перелом нескольких ребер. Его тоже увезли в больницу. Третий, которого я отправил в больницу, являл собою страшное зрелище. Когда он вошел в дом, лица его вообще не было видно от крови, которая текла из пяти рваных ран на голове. Две из них потребовали наложения швов.
У молодой женщины, получившей сильный удар в живот, началось маточное кровотечение. У другой женщины и у мужчины животы были в кровоподтеках. Все пострадавшие рассказывали мне, как за дверями зала на них накидывалось по-нескольку чернорубашечников и избивали их, иногда на глазах у полиции, ничего не предпринимавшей для прекращения этих зверских расправ».
Д-р П. А. Горер (ныне не практикующий), Фицрой парк, Хайгэйт, 6; оказал первую помощь многим из пострадавших.
«Не стану утверждать, что 7 июня я оказался в районе Олимпии совершенно случайно. Один знакомый дал мне понять, что можно ожидать всяких осложнений, и мне захотелось посмотреть, подтвердится ли здесь то, о чем я читал и слышал в связи с фашистскими митингами.
Сначала я поставил свою машину на одной из улиц, ведущих к фасаду Олимпии. Мой знакомый был со мной в качестве разведчика и санитара. Я подождал немного, но вначале ничего не случилось, если не считать атак полиции на контрдемонстрантов-антифашистов. Тем временем мой разведчик обнаружил, что поблизости есть еще врачи, и я связался с ними, хоть и не без труда, потому что я плохо знаю этот район, а полиция отнюдь не проявляла желания мне помочь. Вскоре на Блайтрод стали один за другим появляться пострадавшие. Другие врачи остались в доме, где был оборудован медпункт, а я, насколько мог ближе, подъехал в машине к подъезду Олимпии, выходящему на Блайтрод. Сделал я это главным образом потому, что обстановка, казалось, требовала присутствия врача. Тем, чьи увечья были не серьезны, я оказывал помощь сам, а тяжело раненых отвозил на медпункт, поскольку легковая машина — мало подходящее место для работы хирурга. Я упоминаю об этом потому, что многих из моих раненых видели и другие врачи. На медпункте велась запись нашей работы, в списке оказалось семьдесят увечий. Сюда не вошли ушибы и т. д., с которыми я справился один.
На улицу было выкинуто множество людей, в той или иной степени изувеченных. На многих была изорвана одежда. С одного мужчины почти совсем сорвали брюки, у другого пиджак превратился в лохмотья и лицо представляло собой сплошное кровавое пятно. Еще один был без сознания, его увезли в чьем-то автомобиле. Большинство пострадавших, которых я видел или кому оказывал помощь, были из рабочих. Не все они до этого вечера были «красными»…
Те, кто стоял у ворот, выходящих на Блайтрод, видели, как на улицу выбрасывали жестоко избитых людей. Одного человека посадили на каменную стенку и обливали водой из шланга. По-видимому, только возмущение толпы заставило в конце концов полисмена вмешаться и сохранило ему жизнь… Я не состою ни в какой политической партии, но то, что я видел и слышал за вечер 7 июня, привело меня к мысли, что поведение оппозиции, этих «красных», которых Мосли называет подонками гетто, куда более соответствовало английской традиции, чем поведение чернорубашечников с их мундирами и флагами».