Он подошёл ко мне и издевательски протянул мне свою лопату.
— Ах да, — со шлепком уебал он себя по лбу и попытался постучать меня по плечу.
Я дернулся, увернувшись от оглобли.
— Твои дружки такими же дерзкими были.
Вагит щелкнул пальцами, и охрана поднесла два больших пакета. Валов за волосы достал отрубленные головы Доцыка и Домысла.
— Во! С ними возиться не стал, всё-таки ты у нас сегодня звезда вечера.
— Ну и лоханули тебя они! Вот этот товарищ твоего брательника стрельнул, — я указал подбородком на Домысла.
Вагит с сожалением закинул обе головы обратно в пакеты. Они рухнули вниз, как арбузы.
— Ну и хуй с ним. С ними я уже не поразвлекаюсь. А ты пока ещё тут.
— Где Кира и мой брат?
— Рыжий, заносите, — Валов обратился к одному из вошедших с ним охранников.
Охранник был лысый, как очко топ-модели, но почему-то нарекался Рыжим. Свой прикол, видимо. В очередной раз очередной хуй покинул дом, чтобы вернуться с оравой. Два человека завели Саню и ещё двое Киру. В зале становилось тесно.
Саня был уставший, слегка напуганный, но вроде бы целый. У Киры были вспухшие глаза, но сейчас она стойко держалась. Их обоих усадили на стулья передо мной и так же связали хомутами.
— Простите меня, ребят, — сказал я. — Кира. Санёк. Всё будет хорошо. Вы скоро поедете домой.
— А ты? — спросил Саня.
— Думаешь, он отпустит нас? — язвительно добавила Кира, скосив красные глаза на Валова.
— Если пропиздаболиться не хочет перед своими шестерками, то отпустит.
Вагит расхохотался, а потом метнулся ко мне и въебал мне в лицо. Его огромный кулак зацепил и губы, и нос, и часть обеих щек. Моя голова откинулась назад, а нос со ртом сразу наполнились кровью.
Кира с Саней хором вскрикнули и пытались подняться с мест, но хомуты и подбежавшие быки удержали их на стульях.
Дождавшись, пока перед моими глазами перестанут летать желтые птички на черном фоне, я онемевшими губами сплюнул кровь и повернулся обратно к безумному лицу Валова.
— Ты чё, сучонок?! — шипел он мне в лицо, и сквозь его зубы мне в лицо летели вонючие слюни. — Тварь, завалившая моего брата! Ты думаешь, я перед тобой по понятиям расшаркиваться буду? Неет, мразь! Сегодня мы играем по-моему!
Он успокоился, взял себя в руки и выпрямился.
— Ладно, — сказал он. — Много о тебе историй и легенд ходит по Скауту и за его окрестностями, товарищ Бостон. Судя по всему, орать на тебя не имеет смысла. Ты у нас привыкший к такому, да ещё и с вызовом в душе. Вот в корни этого вызова мы и прицелимся.
— Давай уже закончим это, — выговорил я, выдувая воздух, чтобы не дать крови, текущей из носа, попасть в рот. — Я и не рассчитывал, что ты так просто их отпустишь, хоть и надеялся, что капелька чести в тебе осталась.
— Чести? — снова зашипел Валов и склонился надо мной. — Мой брат получил дробь в голову, пока его руки были связаны за спиной. И ты мне будешь говорить о чести, сучонок?
Вагит махнул рукой и один из бычков вышел из дома. Бедные петли на двери скрипнули, жалуясь на то, что ими часто пользуются.
— Бостон, Бостон, Бостон, — приговаривал Валов, вышагивая по комнате. — Не просто кликуха, да? Ты же теперь официально так зовёшься! Ольга Грунь все это провернула? Помогал потом её друзьям из паспортного стола, или она сама их отблагодарила?
Я молчал и со свистом выдыхал воздух через ставший сливой нос и начавшую засыхать в нём кровь.
— Помимо твоей семьи, лишь бывшие одноклассники, да горстка кентов детства знают твоё настоящее имя. Вот к парочке из них мы и заглянули с вежливым визитом. Они и рассказали нам историю происхождения твоего нынешнего имени.
— Хватит! — крикнул Санёк.
— Пусть, — сказал я, хоть и весь напрягся и пытался разорвать хомуты на запястьях. — Пусть напомнит.
Пластик стяжек врезался мне в плоть, и судя по ощущениям, на запястьях под ними уже выступила кровь. Мне было плевать, я наслаждался болью. Я привыкал к ней, как не мог привыкнуть к боли душевной. К той, которую пытался всколыхнуть Вагит.
— Твоего отца порезали, когда ты был ещё шкетом, — жестко сказал Валов. — Твой старший брат уже был достаточно взрослым, чтобы относительно легко пройти через это, а младший мало что понимал. Но ты оказался особым случаем. Достаточно подросший, чтобы чувствовать всю боль из-за потери отца, но недостаточно зрелый, чтобы справиться с ней.