— Можно ее отправить в интернат, — сказал я.
— Во-первых, в интернат надо представлять документы, а откуда им взяться у тетушки Мерты, — объяснила мама, готовя сладкую кашу для старухи. — А, во-вторых, интернат стоит денег.
— А про какую прогулку вы говорили? Куда это мне с ней идти?
— В лощину, — ответил папа, нацеливаясь на очередной кусок пирога с вишней. — Вниз, до старого дуба, — папа тяжело вздохнул, словно вспомнив что-то. — И обратно.
— Ну, зачем же туда. Там же полно крапивы, да и комаров хватает. А кроме того там… ну… нехорошо.
— Ты хочешь сказать, нечисто? — улыбнулась мама.
— Ну, в общем, да, — я попытался объяснить. — Там даже погода не такая, как вокруг. Чего ради лезть туда?
— Она всегда идет именно туда, — сказал папа. — А ты будешь ее провожать.
— Ну раз надо, значит надо, — я поднялся. — Тогда уж лучше сделать это поскорее. Пойдемте, тетушка Мерта.
— Сейчас она не пойдет, — сказала мама. — Она сама решит, когда будет готова.
— А почему с ней не может сходить папа? Ведь он уже один раз ходил.
— И с меня вполне хватило одного раза, — ответил папа холодно. — В этот раз пойдешь ты. И ты должен быть здесь, когда придет час. Рыбалка от тебя никуда не денется.
— Ну ладно, — я почти смирился. — Но вы хоть объясните по-человечески, а то я так ничего и не понял.
И мне объяснили. Тетушка Мерта всегда была в нашей семье, хотя папа так и не смог рассчитать, в каком родстве она с нами. И всегда она была такой же старой и высохшей. В ней словно совсем не осталось плоти, ничего, способного разлагаться, поэтому она не была такой противной, какими бывают старухи.
Раз в двадцать — тридцать лет, она как будто просыпалась и рвалась куда-то идти. И сопровождать ее должен был обязательно мужчина. С женщиной она идти не могла. И ее провожатый возвращался изменившимся.
— Это очень сильно действует, — сказал папа. — Когда своими глазами видишь то, что никогда тебе не понять…
— А однажды это был настоящий кошмар, — начал рассказывать папа. — Это когда наша семья только переехала сюда. Тогда еще был жив твой пра-прадедушка. Они добирались сюда в крытом фургоне, и всю дорогу тетушка Мерта ничего не замечала. А когда она начала просыпаться и не нашла знакомых мест, она словно с ума сошла. Прадедушка хотел вести ее по дороге, но она металась в темноте, словно собака, потерявшая след. Прадедушка привел ее домой только утром, весь ободранный и в синяках. Но в конце концов она облюбовала себе эту лощину.
— А зачем она туда ходит? — спросил я. — Что ей там надо?
— Этого не расскажешь, — ответил папа. — Это можно только увидеть самому.
В этот вечер тетушка Мерта снова зашевелилась. Сначала она закрыла руками лицо, потом попыталась встать. Одной рукой она вцепилась в спинку стула, а другой взмахивала, словно пытаясь ухватиться за воздух. Мама подошла, погладила ее по плечам и усадила назад.
На следующий вечер все началось сначала. Она несколько раз вставала со своего стула, подходила к двери и останавливалась, словно к чему-то прислушиваясь. Я тоже волновался и каждый раз кидался открывать ей дверь, но она только выглядывала и снова брела к своему стулу.
На следующий вечер все было так же часов до 10, пока мы не собрались идти спать. Вдруг тетушка Мерта бросилась к двери и, нетерпеливо притоптывая, начала даже царапать дверь пальцами, как кошка.
— Надо идти, — тихо сказала мама. Мне стало не по себе.
— Мам, ты смотри, какая темень, — попытался протестовать я, — и луны сегодня нет.
Тетушка Мерта начала повизгивать. Я остолбенел. Я первый раз в жизни услышал ее голос.
— Пора, — твердо сказал отец. — Отправляйся с ней. И обязательно приведи ее назад, сынок.
— В лощине и днем нехорошо, — я невольно говорил шепотом и не мог глаз оторвать от шарящих по двери тощих старческих рук. Она всем телом прижалась к двери, прислонилась к ней лицом, и ее обвисшее черное платье казалось на двери чернильным пятном. — А в такую ночь там сам черт ногу сломит.
— Попробуй выбирать дорогу, — папа тоже зашептал. — Может, у тебя и получится. А сейчас иди и без нее не возвращайся.
Мы быстро очутились за дверью, и я почувствовал, как сухие пальцы вцепились мне в руку, и вот тетушка Мерта уже тащит меня в темноту.
С перепугу мне показалось, что я слышу, как шуршит ее высохшая кожа. Я чуть не закричал и только старался не думать куда и зачем она меня ведет.
Я попытался направить ее в сторону от лощины, в поле, на дорогу, на пустырь — в любую сторону, но не смог даже свернуть. Она снова возвращала меня на видимую только ей тропу. И я перестал сопротивляться. Темень была такая, что с трудом можно было различить землю и небо, а больше я ничего не видел. В гнетущей тишине слышалось только свистящее дыхание тетушки Мерты и мой задыхающийся хрип. От ужаса и темноты я не смог бы даже закричать.