— В этом крыле лежат выздоравливающие и терапевтические больные. Ноуленда поместили сюда после операции из-за его состояния, ведь за ним нужен особый уход.
Нам пришлось все поменять в палате, чтобы соблюсти необходимую стерильность.
Уайлэт кивнул.
Наконец они подошли к двухстворчатой двери. Сэмьюэльсон прошел вперед и придержал створку. Какая-то медсестра поднялась им навстречу и провела их в комнату, смежную с ее маленьким кабинетом.
— Спасибо, сестра, — сказал Сэмьюэльсон.
Она вернулась к себе, оставив их одних. В этой не слишком большой комнате в три ряда стояли стулья. Они были повернуты к прозрачной стене, через которую была видна еще одна комната. Сэмьюэльсон сел на один из стульев, жестом пригласил Уайлэта сесть рядом и показал на палату за стеклом:
— Здесь лежит Ноуленд.
Палата была ярко освещена батареей ламп под потолком. Становилось как-то не по себе от ослепительно-белых стен. Посреди комнаты стоял высокий стол, обитый кожей, а на нем лежало человеческое тело, прикрытое белоснежной простыней. Голова была забинтована, глаза закрыты.
Около стола стояли многочисленные приборы: в глазах рябило от блеска никеля, черноты резины и мерцания медных проводов. Два человека в белых халатах и масках стояли у стола. Один из них держал лабораторный журнал и что-то писал в нем, другой стоял чуть сзади и внимательно просматривал медленно ползущую электроэнцефалограмму.
Уайлэт вскоре отвернулся.
— А я — то думал, что Ноуленд умер.
— Он мертв. Он скончался от гипоксии, как мы это называем.
Уайлэт сказал:
— Не понимаю, почему вы придаете такое значение причине смерти?
— Не понимаете? Мне казалось, что ваше общество хорошо знакомо с точным определением понятия «смерть».
— Конечно, — сказал Уайлэт. — Смерть наступает, когда сердце перестает биться.
— В таком случае, Ноуленд действительно мертв. Сердца у него вообще нет. Но… его мозг еще в сознании, поэтому мы должны считать, что его личность не разрушена.
— Он… в сознании?
— Да, насколько мы можем судить. Его мозг беспрерывно контролируется электроэнцефалографом. Со времени операции в работе мозга не было никаких нарушений.
— Но что же поддерживает его жизнь? — спросил Уайлэт.
— Вот эта машина, — сказал доктор, показывая на приборы, называется сердечно-легочным аппаратом. Она более или менее заменяет те органы, которые присутствуют в ее названии. Аппарат выполняет работу сердца и легких, то есть поддерживает температуру, обеспечивает насыщение крови кислородом и ее обращение в теле.
— И сколько же времени Ноуленд так лежит?
— Четырнадцать дней. С самого начала операции.
Уайлэт поднялся и подошел к прозрачной стене. Он прижался лицом к стеклу и всмотрелся в человека, лежащего на столе.
— Но, если вы говорите, что только машина заменяет его сердце, как он может одновременно быть мертвым и находиться в сознании?
Доктор поднялся и встал рядом с ним.
— Его тело и нервная система не работают, вот все, что мы знаем. Была небольшая задержка в подаче глюкозы в мозг, и мы теперь подозреваем, что из-за этого нарушилась моторная функция центральной нервной системы. Но высшая нервная деятельность продолжается, мы в этом совершенно уверены. Биотоки его мозга ничем не отличаются от наших. Да вы и сами видите, — доктор показывал на энцефалограф, — что там все в порядке. Временами он засыпает и, как нам кажется, видит сны.
Уайлэт посмотрел на длинную бумажную ленту, медленно выползающую из аппарата, но ничего не смог понять в этих зигзагах.
— Ну, и что же теперь делать? — спросил он наконец.
Сэмьюэльсон пожал плечами.
— Что мы можем сделать? Мы следим за равномерным кровоснабжением мозга, подкармливаем его глюкозой. Контролируем мозговую деятельность и тщательно записываем все показатели. Если мозг выживет, мы надеемся получить сведения огромной важности, но об этом говорить еще рано. Например, мы узнали, что сон удовлетворяет потребность не только в умственной, но и в физической деятельности.
— Вы хотите сказать, что используете этого человека как подопытного кролика?
— Если вам так угодно это назвать, то да.
— Но это же бесчеловечно!
Сэмьюэльсон опять пожал плечами.
— Что же нам прикажете делать? Выключить аппарат и дать мозгу умереть? Это будет убийством.
Уайлэт посмотрел на человека, лежащего в стерильной палате.
— Он уже умер…
— …и его вдова получила свидетельство о смерти, — закончил за него Сэмьюэльсон. — Я сам его подписал.
— Тогда мозг следует отключить от аппарата.
— Но мы считаем, что это неэтично, — доктор вернулся на свой стул. — Вот мы и пришли к началу нашего разговора. С точки зрения вашей морали удаление здорового органа из мертвого тела неэтично, но вы называете неэтичным и продление жизни человеческого разума, считаете, что его нужно умертвить.
Уайлэт промолчал.
— Теперь вы видите, в каком мы затруднении, мистер Уайлэт?
— Да, — сказал тот. — Да, конечно.
— И более того, понимаете ли вы, что затевать судебное разбирательство по поводу этого несчастного было бы ошибкой? Подумайте, что будет с его вдовой? Смерть — это трагедия, от которой можно постепенно оправиться, но эта неопределенность, когда тело мертво, а разум еще искрится, но до него нельзя достучаться, непереносима. И мы говорим — поскольку разум Ноуленда еще жив и здоров, он имеет право на жизнь.
Если вы хотите оспорить право врачей пересаживать человеческие органы, найдите другой случай и поднимайте вокруг него шум. В нашей больнице вы найдете достаточное количество таких примеров. Но Артур Ноуленд… то, что он до сих пор еще жив — это само по себе чудо. Но общественности об этом знать ни к чему.
— Да, здесь я с вами согласен, — сказал Уайлэт. Он подобрал свою черную папку со стола. — Я думаю, моя миссия здесь окончена.
Он пошел к выходу.
— Мистер Уайлэт!
— Да?
— Надеюсь, что вы будете тактичны со вдовой Ноуленда?
— Конечно. Хотя, я даже не представляю, что ей сказать. Наверное, просто посочувствую.
Сэмьюэльсон кивнул.
— Интересно, о чем он может думать все это время?
— Наверное, мы этого никогда не узнаем. Он не может ни видеть, ни слышать, ни осязать. Он не может реагировать на свои мысли и не может ничего сказать или дать какой-либо знак. Все, о чем он думает, исполняется для него, а он, как мы знаем, может вообразить все, что угодно. Его мысли раскрепощены, знаете ли. Все, что он вообразит, захочет или предположит, станет для него совершенно реальным. Я думаю, он может выстроить целый мир, который будет настоящим, сущим и материальным. В каком-то смысле, это осуществление древнейшей мечты всех людей.
— Но с другой стороны… нет, все это совершенно непостижимо.
Лицо Уайлэта, беспечное и оживленное в начале визита, теперь было мрачно и задумчиво.
— Да, — сказал он и протянул руку доктору. — Спасибо за то, что уделили мне время и все показали…
Он направился к двери.
Сэмьюэльсон подождал, пока медсестра проводит гостя, встал, подошел к стеклу и долго смотрел на останки Артура Ноуленда и на показания равнодушных приборов. В этой мумии, когда-то бывшей человеком, был живой мозг, незамутненный, здоровый, единственный и неповторимый, а значит — бесценный. Что же снится этому раскрепощенному мозгу? Какие надежды и видения? Какая жизнь?
Он зажмурился, опять открыл глаза — она была тут, рядом.
— Вероника!
— А ты что, думал найти здесь кого-нибудь еще? — рассмеялась она.
И он тоже рассмеялся. Потом, когда прошло невесть сколько времени, он встал и подошел к окну. Улица за окном выглядела такой, какой он хотел ее видеть. Машины, новые и не очень, ровно стояли вдоль дороги… листья опадали с деревьев по-осеннему небрежно. В доме напротив горел свет, и было видно, как там ходили люди. Какая-то машина промчалась в сторону главной улицы, а высоко над головой заходил на посадку реактивный лайнер.
Все было как положено, как он привык. Присутствие Вероники разом воскресило весь этот мир.