В пятистах километрах над поверхностью бледный и напряженный Петере повернулся к Грейсону.
— Что это было, черт побери? — спросил он.
— А что такое? Я смотрел в другую сторону.
— Я бы поклялся, что видел там вспышки, их было трудно сосчитать. А потом мне показалось, что что-то пролетело мимо нас. Грейсон сочувственно покачал головой.
— И ты не избежал этого, дружище. Не можешь вынести напряжения первой посадки на Луну. Расслабься, парень, мы уже почти на месте.
— Но я готов поклясться…
— Ерунда!
В трехстах восьмидесяти тысячах километров за ними Земля содрогнулась, когда, тысяча суператомных бомб взорвалась одновременно, взметнув вверх грибообразные облака.
Мгла мгновенно закрыла всю стратосферу, скрыв от звезд подробности катастрофы.
Р. Бредбери
ЖЕЛАНИЕ
Перевод с англ. С.Ирбисова
Вьюга выдохнула снег в холодное стекло. Дом скрипнул от порыва ветра.
— Что? — переспросил я.
— Я ничего не говорил, — ответил Чарли Симмонс. Он стоял у камина, потряхивая воздушную кукурузу на решетке. — Ни единого слова.
— Черт возьми, Чарли, я же слышал…
Я зачарованно смотрел, как снег падает на далекие улицы и пустые поля. В такие ночи к нашим окнам приходят белоснежные призраки, а потом улетают и теряются.
— У тебя богатое воображение, — сказал Чарли.
«Разве? — подумал я. — Неужели у зимы есть голос? Может быть, это язык ночи, времени, снега? Что за нить протянулась из вьюжной тьмы к моей душе?»
Не было ни луны, ни фонаря, но по стеклу пролетали бледные тени, словно от целой стаи голубей.
Может, это снег шепчет за окнами, или прошлое, средоточие времен и надежд, похороненных и отринутых, наконец, обрело голос?
— Боже мой, Чарли… Сию минуту, хоть присягнуть, я слышал, как ты сказал…
— Что я сказал?
— Ты сказал: «Загадай желание».
— Разве?
Он засмеялся, но я не обернулся. Стоял, смотрел на снег и говорил, не в силах молчать…
— Ты сказал: «Это особая, замечательная, небывалая ночь. Загадай самое заветное, самое небывалое желание за всю твою жизнь, из самой глубины сердца. И оно исполнится». Вот что я слышал.
— Ничего подобного, — в стекле я видел, как он покачал головой. — Послушай, Том, ты битых полчаса смотришь на снегопад, вот тебе и мерещится. Это говорил огонь в камине. Желания не исполняются, Том. Или… — тут он прервался и добавил изумленно, — бога ради, Том, неужели ты и вправду что-то слышал? Садись. Выпьем.
Воздушная кукуруза начала потрескивать. Чарли разлил вино, но я не прикоснулся к бокалу. Снег все так же обдавал окно своим бледным дыханием.
— Почему? — спросил я. — Почему мне послышалось именно желание? И если не ты сказал это, то кто же?
«Кто? — подумал я. — Что там, снаружи, и кто мы сами? Два бывших писателя, одинокие; друг пришел ко мне скоротать ночь. Оба слишком любим толковать о призраках, спиритизме, тароте и телепатии. Старые приятели — мы с полуслова понимаем друг друга, шутим, подкалываем, дурачимся.
Но вот что-то пришло оттуда, снаружи, и положило конец шуткам, стерло улыбки. Похоронило наш смех…»
— «Почему?» — повторил Чарли, пристально глядя на рождественскую елку в красных, синих и зеленых огоньках. Он отхлебнул вина и перевел взгляд на меня. — Отчего-то считается, что именно эта ночь создана для желаний. Да, это ночь Рождества, вотвот исполнится рождение Христово. И праздник, и зимнее солнцестояние\ приходятся на. одну неделю, удостоверяя, что Земле предстоит ожить. Зима исчерпала себя, и время теперь начнет карабкаться вслед за Солнцем, все выше и выше. Потому-то все и верят, что эта неделя — особенная.
— Да… — пробормотал я в ответ, размышляя о древних временах, когда пещерный человек обмирал, стоило наступить осени. Солнце притухало, и эта полуобезьяна тосковала и выла до тех пор, пока мир не начинал просыпаться от белого сна, обещая тепло и возрождение вселенной. — Да, особенная…
— Так вот… — Чарли легко прочел мои мысли. — Христос — это обещание весны, не так ли? Посреди самой длинной ночи наступает потрясение Времени, Земля вздрагивает и разрешается мифом. «С Новым Годом!» — возвещает этот миф. Но ведь Рождество не совпадает с Новым Годом, это — день рождения Христа, когда его дыхание, сладкое и пряное, смешивается с нашим в зимнюю полночь, обещает новую весну. Так что дыши поглубже, Том.
— Заткнись!
— В чем дело? Ты что, снова слышишь голоса?
Да! Я снова повернулся к окну. До утра Его рождения оставалась всего минута. «И тогда, — испуганно подумал я, — наступит час чистейший и чудеснейший, час исполнения желаний».
— Том… — Чарли тронул меня за плечо, но я не обратил внимания: я слишком глубоко задумался, слишком замечтался.
«Неужели эта ночь и вправду особая, — думалось мне, — неужели святые духи странствуют в ночи вместе с метелью и в этот заветный час исполняют наши желания? Если я что-то загадаю про себя — разве эта ночь предшествия, эта древняя метель и этот странный сон не усилят его вдесятеро?»
Я крепко зажмурился. В горле пересохло.
— Не надо… — сказал Чарли, но слова уже рвались с моих губ. «Сейчас, — думал я, — вот сейчас, пока чудесная звезда еще горит над Вифлеемом».
— Том, — выдохнул Чарли, — Христа ради…
«Да, Христа ради», — подумал я и сказал:
— В этот час я хочу…
— Нет! — Чарли попытался зажать мне рот.
— … чтобы мой отец снова ожил. Пожалуйста, сделай так. Каминные часы пробили десятикратно и еще дважды.
— О, Томас… — тихо сказал Чарли. Ладони его опали с моих плеч. — Ох, Том…
Вьюга стукнула в окно, залепила его снегом, словно смертным саваном.
Дверь сама собою распахнулась.
Снег влетел в комнату.
— Какое ужасное желание, Том. И ведь… это может сбыться.
— Может сбыться! — я метнулся к распахнутой двери — она манила, как отверстая могила.
— Не надо, Том, — снова сказал Чарли.
Дверь хлопнула позади меня. Я выскочил из дома и побежал. Боже мой, как я бежал!
— Том, вернись! — голос Чарли терялся во вьюжной белизне. — Ради бога, н е н а д о!
А я бежал и бежал через ночь, совершенно обезумев, невнятно бормотал, убеждая сердце биться быстрее, гнать кровь по жилам, а ноги — бежать и бежать.
«К нему! К нему! — думал я. — Туда! Пусть это случится.
Пусть воплотится мое желание. Туда, на это место!»
И тут зазвенели, возвещая Рождество, запели, загомонили все колокола по всему заснеженному городу, и звоны окружили меня, подгоняли, тянули, а я все бежал к своей безумной цели.
«Идиот! — подумалось мне. — Вернись! Он же умер!»
А что, если все-таки ожил, всего на один этот час, и будет ждать меня, и не дождется?
Я оказался в поле, без шляпы, без пальто, но разгоряченный бегом, с лица моего при каждом шаге осыпалась соленая маска и тут же намерзала снова, а счастливый перезвон относило кудато, и он там терялся.
Вьюга была со мною до самого конца пути, до самой темной стены.
Кладбище.
Я остановился у тяжелых чугунных ворот и оцепенел, глядя сквозь прутья.
Кладбище походило на руины крепости, взорванной поколение назад, все его надгробья поглотило новоR Оледенение. А что, если чудес не бывает? Что, если в этой ночи не было ничего, кроме вина, разговоров и праздничного очарования? Что, если я бежал лишь затем, чтобы спасти свою веру, искреннюю веру в чудеса, которые. еще случаются снежными ночами?
Я стоял и смотрел на заметенные могилы, на снег без единого следа на нем. Мне так не хотелось возвращаться назад, к Чарли, что я с радостью лег бы и умер здесь сам. Тут мне подумалось, что все это — его ужасная шутка, плод его беспощадного юмора. Ведь он как никто другой умел нащупать в человеке самую звонкую струну и играть на ней. Не он ли шептал за моей спиной, искушал, подталкивал к безумию?
Я тронул запертые ворота.
Где оно, это место? Там — гладкий камень с надписью:
«Родился в 1888. Умер в 1957» — его и в ясный день трудно найти в высокой траве или под прошлогодними листьями.
Я отступил на шаг, и тут дыхание у — меня занялось, а потом дикий, невероятный крик вырвался из горла — там, по ту сторону стены, рядом с домиком сторожа, что-тобыло!