— Юки, — спросила я, — могла бы ты влюбиться в мужчину?
Она поперхнулась от смеха.
— Уж скорее в десятифутового удава, — ответствовало мое тактичное чадо.
Но мужчины прилетят в Вайлэвэй. Уже позже я засиживалась допоздна, думая о тех мужчинах, которые прилетят на нашу планету, о своих дочерях и Бэтти Катаринсон, о том, что будет с Кэти и со мной, с моей жизнью.
Дневники наших предков — это один долгий вопль страдания, и мне кажется, что сейчас я должна бы быть довольна, но нельзя зачеркнуть шесть столетий или даже (как я позднее поняла) тридцать четыре года. Иногда вопросы, вертевшиеся весь вечер на языке у тех четверых мужчин, вопросы, которые они так и не посмели задать, глядя на нас всех, деревенщину в спецодежде, фермеров в полотняных штанах и простых рубашках, кажутся мне смешными.
— Кто из вас выполняет роль мужчины?
Как будто мы должны были скопировать с точностью до деталей все их ошибки!
Я сильно сомневаюсь, что на Земле действительно было вновь установлено равенство полов. Мне противно даже думать, что надо мной смеются, что Юки заставляют чувствовать себя никчемной и глупой, что моих детей обманывают, считая их неполноценными, и превращают в изгоев.
Боюсь, что и мои личные достижения станут не такими значительными, какими они были или какими я их себе представляла, и превратятся в малопримечательные курьезы человеческой расы, в те курьезы, о которых пишут в книгах, в те вещи, над которыми иногда смеются, потому, что они экзотичны, странны, но не существенны. Они завораживают, но никак не являются полезными. Это так больно, что трудно выразить словами. Согласитесь, что женщине, которая участвовала в двух дуэлях и все выиграла, так бояться попросту смешно. Но не за горами такая жестокая дуэль, что, я думаю, у меня не хватит на нее сил. Говоря словами Фауста: «Оставьте все как есть. Не надо перемен».
Иногда по ночам я вспоминаю первоначальное название этой планеты, измененное первым поколением наших предков, теми странными женщинами, для которых истинное название было слишком болезненным воспоминанием после того, как умерли мужчины.
Мне кажется удивительным, пожалуй, даже жестоким, что все это полностью возвращается. Но и это пройдет.
Всему хорошему должен прийти конец.
Возьмите мою жизнь, но оставьте мне ее смысл. Хотя бы на какое-то время.
Даймон Найт
МАСКИ
(Перевод с англ. И.Невструева)
Восемь рейсфедеров танцевали по движущейся бумажной ленте, словно клешни потревоженного механического омара. Роберте, обслуживающий техник, морща лоб, вглядывался в график под пристальным наблюдением двух остальных мужчин.
— Вот здесь переход от сна к яви, — сказал он, вытянув костлявый палец. — А здесь, как видите, спустя семнадцать секунд он снова видит сны.
— Запоздалая реакция, — сказал Бэбкок, руководитель эксперимента. Лицо его было красно, лоб покрывал пот. — Не вижу причин для беспокойства.
— Может и так, но взгляните на различия в записи. Он видит сны после импульса пробуждения, но это другой вид сна. Большее напряжение, больше моторных импульсов.
— А зачем он вообще спит? — спросил Синеску, человек из Вашингтона, со смуглым вытянутым лицом. — Ведь продукты усталости вы удаляете химическим путем. Может, какие-то психологические причины?
— Ему нужны сонные видения, — объяснил Бэбкок. — Он действительно не испытывает биологической потребности в сне, но сны ему необходимы. В противном случае есть опасность галлюцинаций, которые могут развиться в психоз.
— Вот именно, — сказал Синеску. — Это серьезная проблема, правда? И давно он это делает?
— Примерно шесть месяцев.
— То есть со времени, когда получил новое тело… и стал носить маску?
— Примерно. Я хотел бы подчеркнуть одно: его разум в идеальном порядке. Все тесты…
— Хорошо, хорошо. Я знаю результаты тестов. Значит, сейчас он не спит?
— Не спит. У него Сэм и Ирма, — сказал техник, взглянув на контрольный пульт, и вновь склонился над записью энцефалограммы.
— Не понимаю, почему это должно меня волновать. Это же логично: если ему нужны сонные видения, которых наша программа не предвидит, то в эту минуту он их получает. Хотя не знаю… Эти пики меня беспокоят, — сказал он, нахмурясь.
Синеску удивленно поднял брови.
— Вы программируете его сны?
— Это не программирование, — нетерпеливо сказал Бэбкок. — Мы предлагаем только темы. Ничего психического: секс, прогулки на свежем воздухе, спорт.
— Чья это была идея?
— Секции психологии. В нейрологическом смысле все было в порядке, но он проявлял тенденцию к замыканию в себе. Психологи сочли, что ему нужна соматическая информация в какой-либо форме. Он живет, действует, все в порядке. Но нужно помнить, что сорок три года он провел в нормальном человеческом теле.
В лифте Синеску сказал что-то, из чего Бэбкок понял только одно слово «Вашингтон».
— Простите, не расслышал, — сказал он.
— Вы кажетесь уставшим. Плохо спите по ночам?
— В последнее время я действительно мало сплю. А что вы сказали до этого?
— Что в Вашингтоне не очень довольны вашими отчетами.
— Черт возьми, я знаю об этом.
Дверь лифта бесшумно раздвинулась. Небольшой холл, зеленые ковры, серые стены. И три двери: одна железная и две из толстого стекла. Холодный, затхлый воздух.
— Сюда.
Синеску остановился перед стеклянными дверями и заглянул внутрь: пустой салон, застеленный серым ковром.
— Я его не вижу.
— Комната имеет форму буквы L. Он в другой части. Сейчас как раз утренний осмотр.
Дверь открылась от легкого прикосновения. Когда они переступили порог, под потолком вспыхнули лампы.
— Не смотрите вверх, — сказал Бэбкок, — кварцевые лампы.
Тихий свист утих, когда дверь закрылась за ними.
— Я вижу, у вас тут избыточное давление. Для защиты от бактерий снаружи? Чья это была идея?
— Его собственная.
Бэбкок открыл металлический шкафчик в стене и вынул из него две марлевые маски.
— Наденьте, пожалуйста.
Из-за угла доносились приглушенные голоса. Синеску недовольно посмотрел на маску и медленно надел ее.
Они переглянулись.
— Имеет ли какой-то смысл эта боязнь бактерий? — спросил Синеску.
— Разумеется, грипп или что-то подобное ему не грозит, но задумайтесь на минуту. Есть только две возможности убить его. Первая — это авария одной из систем, и за этим мы следим внимательно; у нас работает пятьсот людей, и мы проверяем его, как самолет перед стартом. Остается только мозговая инфекция. Так что принимайте это без предубеждения.
Комната была большой и соединяла в себе функции гостиной, библиотеки и мастерской. В одном углу комплект современных шведских кресел, диван и низенький столик; в другом стол с токарным станком, электрическая печь, сверлильный станок, доска с инструментами, дальше чертежная доска и перегородка из полок с книгами, по которым Синеску с интересом пробежал взглядом. Там были переплетенные тома отчетов о ходе экспериментов, технические журналы, справочники; никакой беллетристики, за исключением «Огненной бури» Стюарта и «Волшебника из страны Оз» в потертой голубой обложке. За полками они увидели стеклянную дверь, ведущую в другую, иначе обставленную комнату: мягкие стулья, раскидистый филодендрон в кадке.
— Это комната Сэма, — объяснил Бэбкок.
В комнате находился какой-то мужчина. Заметив их, он окликнул кого-то, кого они не видели, после чего с улыбкой подошел. Мужчина был лыс, коренаст и сильно загорел. За его спиной появилась невысокая красивая женщина. Она вошла за мужем, оставив дверь открытой. Оба они не носили масок.
— Сэм и Ирма занимают соседнюю квартиру. — объяснил Бэбкок. — Они составляют ему компанию; должен же кто-то быть рядом с ним. Сэм — его бывший коллега по полетам, а кроме того, у него механическая рука.
Коренастый мужчина пожал руку Синеску, ладонь его была сильной и теплой.