— Что значит перерабатывать? Вообще-то я с тринадцати лет работаю от двух до восемнадцати часов в день.
— У меня мурашки идут по коже, когда я это слышу, — ответила собака. — Нельзя ли попросить вас дать мне еще кусочек сахара?
— Охотно, — сказал Амадей.
После того как сахар был съеден, беседа продолжилась.
— Зачем так много работать? — спросила собака.
— Я специалист. Специалист по вопросам власти и капитала. Я не только доктор права и имею диплом Юриста, я также магистр изящных искусств. Я еще никогда здесь не был, и в этом моя сила… моя сила.
— Вы очень честолюбивы, — сказала собака, облизывая лапу.
— Честолюбив… честолюбив… Трудно сказать… Честолюбив.
— Может быть, вы думаете о своем народе? О своих избирателях?
— Совершенно верно. Только ради них я стал специалистом. В конце концов не каждый может так научиться, как я. Только ради них я сосредоточил в своих руках такую власть: при помощи этого оружия я сражаюсь за них.
— Гррмф! — рыкнула собака. — Гррмф!
— Ну, хорошо, пожалуй, я честолюбец, — согласился Амадей. — Но в данный момент я в отпуске.
— Один?
— Пока что. Я только что потерял спутника. Я странствую пешком по стране. Это очень познавательно. А какие потом будут воспоминания!
Пес зевнул и спрыгнул со стула. Он сделал два или три круга, обнюхал две-три вещи, затем толкнул другую дверь и выбежал наружу, не сказав «до свидания».
Почти сразу же после этого через другую дверь вошел официант и спросил Гюбернатиса, не хочет ли он поужинать.
Он хотел.
Вот еще!
Его и обслуживали как случайного посетителя.
Слава Богу, Гюбернатис не был изысканным гурманом.
Девушка накрыла скатертью стол перед ним, поставила столовый прибор и чуть позже вернулась с миской супа. Ужин состоял из супа, омлета, салата и фруктов. Все подавали очень быстро и так же быстро убирали. Кельнерша попыталась флиртовать с гостем, но тот не проявил к ней никакого интереса, по крайней мере не показал его. Вскоре после того, как странник очистил яблоко, в таверну вошел одноглазый старик в бархатных штанах.
— Гортензия, горячий пикон, — потребовал он.
Он глянул на странника своим единственным глазом.
— Ну, как дела, месье Бланди? — спросила кельнерша. Как всегда, ни шатко ни валко, старый увалень?
Странник понял, что вновь пришедший был глух. Кельнерша поставила на стойку пикон, а возле него — горячую воду и остановилась, вперив руки в бедра.
— Совсем не так плохо, Гортензия, — продолжил одноглазый старик. — Конечно, я как всегда мучаюсь ревматизмом. Но ха! Это еще ни о чем не говорит. Это ни о чем не говорит. Сегодня дождь, гм, гм! Черви выползают наружу.
Он снова посмотрел на странника.
— Погода не подходящая для прогулок, — сказал он. — Нет ничего приятного в такой погоде, не правда ли?
Хотя этот вопрос был направлен прямо ему, странник ничего не ответил.
— Грибы протухнут, — продолжил одноглазый, — и виноград уже не будет так хорош. Совсем не хорош. Шампиньоны протухнут, виноград обвалится, вот так.
— Ну и старый увалень, — улыбнувшись, сказала Гортензия.
Она подтянула резинку, которая резала ей бедро. Она по-прежнему стояла на месте. Странник доел свое яблоко.
— Кофе?
— Нет, спасибо.
— Тут невозможно спать, — сказал старик.
— Займись лучше своими делами, старый оборванец, — сказала Гортензия и, повернувшись к страннику, произнесла: — Это мой дядя. Он себе на уме.
— Она так думает, — ответил одноглазый, который оказался совсем не глух. — Она так считает. Если бы у меня не было ревматизма, я был бы бодр, как юноша. Как настоящий юноша.
— Он что-то замышляет, — сказала Гортензия. — Несмотря на свой почтенный возраст, он все еще способен на шальные проделки. Кое-кто считает его колдуном. Он вправляет вывихи и гадает на огне. Он знает названия всех трав и знает, для чего их можно использовать. Раньше поговаривали, что он может беседовать с умершими.
— Россказни, — буркнул одноглазый.
— У него дома есть говорящая голова, которая рассказывает ему обо всем, что происходит в мире, — продолжила Гортензия, вытирая стол. Когда она это делала, ее мощная грудь уперлась в плечо мужчины, а ее колено коснулось его руки. Но ее никто не видел, только я однажды, когда была маленькой и испытывала перед этим языческий страх; были люди, которые утверждали, что это было радио, а не голова, но я заверяю вас, что когда я была маленькой, не было еще никакого радио — а я еще не старая, месье, мне двадцать лет; мне также говорили, что все это мне приснилось. Но я видела эту голову, да!
— Случайно, — сказал одноглазый.
— У него есть еще два ворона, которые шпионят за мной, они летают повсюду, садятся на подоконники, осматривают все вокруг, а потом рассказывают ему обо всем, что видели и слышали. Некоторые из местных молодых людей пытались их убить, но им это не удалось; напротив, юношей находили либо ранеными, либо вообще мертвыми.
— Совершенно верно, — произнес одноглазый.
Гортензия двинулась с места.
— Он единственный оставшийся в живых из всей моей семьи.
Странник раскурил трубку.
— Вы странствуете пешком? — спросил его старик. — Это гораздо более познавательно, чем на поезде или на автомобиле. Есть вещи, которых на большой скорости просто не заметишь.
— Да, это так.
— Вы будете ночевать здесь?
— Да.
— Тогда утром зайдите ко мне, и я покажу вам много интересных вещей. Вы же ученый и имеете дело как с числами, так и со статистикой.
— Откуда вы это знаете?
— Гортензия ведь сказала вам, что один из моих воронов видел, как вы пришли, а вы вполголоса про себя бормотали цифры. Странник улыбнулся.
— Итак, утром зайдите ко мне, — еще раз сказал старик и встал.
— Пикон я оставляю господину, — добавил он.
— Старый мошенник, — пробормотала Гортензия. — Он совершенно выжил из ума, совершенно. Но то, что я видела говорящую голову, когда была маленькой, правда.
Наступила тишина.
— Я отведу вас в вашу комнату, — сказала Гортензия.
Странник уже хотел было встать, чтобы последовать за ней, когда появился хозяин.
— Хорошо поужинали, месье Гюбернатис? А ты отправишься в постель, когда покончишь с посудой, — это Гортензии. — Так хорошо поужинали, месье Гюбернатис? В это время года ввиду незначительного, весьма незначительного количества посетителей возникают затруднения с поварами; трудность также в том, что сам я готовить не умею и без повара не могу приготовить ничего, кроме омлета. Так что у меня нет ни припасов, ни поваров. Короче, вы хорошо поужинали, месье Гюбернатис?
— Вполне достаточно. Я непривередлив в еде.
— Да-да, за этими словами скрывается упрек.
— Ни в коем случае. Я поужинал весьма неплохо.
— Удался ли этот небольшой омлет?
— Он великолепен.
— Гм.
Хозяин осмотрел странника сверху донизу.
— Если верить вашему удостоверению, вы мистер Гюбернатис?
— Да, это я. Вы в этом сомневаетесь?
— Ни в коем случае, ни в коем случае. Вы депутат?
— Да.
— Мой дом ждал вашего посещения, месье депутат. И… но… есть еще кое-что. Вы здесь никогда не были?
— Никогда.
— Вы в этом уверены?
— Конечно. Абсолютно уверен.
— Вы здесь никогда не были?
— Я же говорил вам, никогда.
— Даже во сне?
Гюбернатис задумался.
— Даже во сне, — ответил он.
Затем заметил:
— Странный допрос.
Толстощекий хозяин, озабоченно задававший вопросы, снова с огорчением посмотрел на него.
— Пожалуйста, извините, господин депутат, извините. Я склонен к некоторым преувеличениям. Это долгая история, которую я должен вам рассказать, долгая история.
Он устремил умоляющий взгляд на гостя, словно надеялся, что тот попросит его рассказать эту историю. Но тот, должно быть, устал от множества рассказанных в этот вечер автобиографических историй и скромно ответил:
— Каждому хочется рассказать свою историю.