В тот вечер он прижал голову к твердому металлу и прошептал, обращаясь к застывшему лицу:
– Должно быть, я тебя действительно люблю, раз прошел через все это. А ты даже этого не знаешь или знаешь, но тебе все равно.
Чтобы убедить самого себя, что с головой у него все в порядке, он пошел вечером вместе с Мабель на прием к режиссеру Солу Воремвольфу. Тот как раз сдал госэкзамен и получил категорию А-13, так что через некоторое время при определенном везении мог стать вицепредседателем студии.
Прием удался. Том и Мабель вернулись за полчаса до начала сомнамбуляции. Том соблюдал меру в употреблении алкоголя и наркотиков, но знал, что все равно проснется как пьяный и придется принимать возбуждающее. На работе он будет выглядеть и чувствовать себя ужасно, поскольку лишился необходимых часов сна.
Под каким-то предлогом он попрощался с Мабель и пошел в сомнамбулярий раньше всех, хотя не мог ничего сделать, даже если бы захотел – "гробы" действовали в строго определенных границах времени.
Прижавшись к сомнамбулатору Дженни, он постучал в дверь:
– Весь вечер я старался не думать о тебе: это нечестно – ходить с Мабель, а думать о тебе.
Он записал для нее очередное письмо, но потом стер. Это ничего не даст. Кроме того, он понимал, что язык его заплетается, а ему хотелось предстать перед ней с лучшей стороны.
Только зачем? Для чего он ей?
Это она требовалась ему, и никакие законы логики не могли ничего изменить. Он любил эту запрещенную, такую-далекую-и-такую-близкую женщину.
Бесшумно подошла Мабель.
– Ты болен, – сказала она.
Том подскочил как ошпаренный. А собственно, почему? Он не сделал ничего постыдного. Но если так, почему он злится на нее? Можно понять его смущение, но не гнев.
Мабель стала смеяться над ним, и Том обрадовался: теперь можно на нее прикрикнуть. Он сделал это, и женщина повернулась и вышла, но тут же вернулась со всеми остальными – близилась полночь.
К тому времени Том уже стоял в своем цилиндре. Он переставил сомнамбулатор Дженни так, что теперь они стояли друг против друга. Две двери лишь немного искажали картину, но Дженни казалась еще более далекой в пространстве и времени, еще более недостижимой.
Спустя три дня, в середине зимы, Том получил письмо. Когда он выходил из дома, почтовый ящик на дверях загудел. Том вернулся и подождал, пока письмо будет отпечатано и выскочит в отверстие. Это оказался ответ на просьбу перемещения в другой день.
Отказ. Причина: отсутствие причин.
Это была правда. Не мог же он сообщить истинную причину, ее бы сочли еще менее убедительной. Он пробил отверстие напротив номера 12. ПРИЧИНА: ПОПАСТЬ В ОБЩЕСТВО, ГДЕ МОИ ТАЛАНТЫ ПОЛУЧАТ ВОЗМОЖНОСТЬ РАЗВИТИЯ.
Том выругался. Как человек и гражданин он имеет право выбрать себе день, который ему нравится. По крайней мере, должен иметь. Что с того, что это хлопотно, требует перемещения личного дела и всех документов с момента рождения? Какая разница, что…
Нет, так можно злиться сколько угодно, и ничего не изменится. Он обречен на мир вторника.
Спокойно, буркнул он, спокойно. К счастью, я могу просить о перемещении неограниченное число раз. Попрошу снова. Думаете, мне надоест? Это вам надоест. Человек против машины. Человек против системы. Человек против бюрократии и бездушных законов.
Незаметно пролетели двадцать дней зимы, за ними восемь дней весны и вновь наступило лето. На второй из двенадцати дней лета он получил ответ на свою повторную просьбу.
Он не был ни отказом, ни согласием. В нем говорилось, что если по диагнозу астролога Том будет чувствовать себя в среду лучше, этот диагноз должен подтвердить психиатр. Том Пим подскочил от радости и щелкнул каблуками своих сандалий. Слава Богу, он живет во времена, когда астрологов не считают шарлатанами. Люди – то есть массы – потребовали признания астрологии и придания ей соответствующего ранга. Были приняты необходимые законы, и благодаря им у Тома теперь появился шанс.
Он спустился в сомнамбулярий, поцеловал дверь цилиндра Дженни и сообщил ей хорошую новость. Она не ответила, хотя Тому показалось, что глаза девушки слегка сверкнули. Конечно, то была иллюзия, но Том любил свои иллюзии.
Чтобы попасть на прием к психиатру и получить три консультации, потребовался еще год – сорок восемь дней. Благоприятным для Тома обстоятельством оказался тот факт, что доктор Зигмунд Трауриг был другом доктора Стелхели, астролога.
– Я внимательно изучил мнение доктора Стелхели и проанализировал ваше навязчивое стремление к этой женщине, – сказал психиатр. – Я согласен с коллегой, что вы всегда будете несчастны во вторник, хотя не совсем разделяю его мнение, что среда для вас лучшее место. Но раз уж вы вбили себе в голову эту мисс Марло, вам нужно переместиться. Правда, с условием письменного согласия на курс лечения у психиатра.
Только потом Том понял, что доктор Трауриг хотел от него избавиться из-за наплыва пациентов. А может, и нет.
Требовалось ждать, пока его бумаги перешлют властям среды. Сражение было выиграно лишь наполовину – в среде могли от него отказаться. А если даже он достигнет своей цели – что тогда? Хуже всего, что его может отвергнуть она, не давая уже никакого шанса.
Это было трудно представить, но она могла-так поступить. Том ласково погладил дверь, а потом прильнул к ней губами.
– Пигмалион по крайней мере мог коснуться Галатеи, – шепнул он. – Я верю, что боги – совершенно бездушные бюрократы – сжалятся надо мной, который не может даже коснуться тебя. Верю!
Психолог определил, что он неспособен на долгую связь с женщиной, впрочем, как большинство мужчин их мира, в котором связи легко создавались и еще легче рвались. Дженни Марло он полюбил по многим причинам. Она могла напоминать ему кого-то, кого он любил в детстве. Может, мать? Нет? Впрочем, все равно. Он узнает это в среду. Самая главная правда заключается в том, что он любит мисс Марло, поскольку она не может его отвергнуть, не может надоесть, плакать, кричать на него, оскорблять и так далее. Любит ее, поскольку она недосягаема и нема.