Стекпул отозвался, лишь выехав на обочину и остановив машину в тени буйно растущих кустов. Он повернулся к Жанет с понимающей улыбкой:
— Время было изобретением Бога, — если, конечно, верить в Бога. Я лично предпочитаю верить. Мы следим за временем, укрощаем его, а когда это возможно, эксплуатируем.
— Эксплуатируем!
— Нельзя думать о будущем так, словно все мы бредем по колено в грязи. — Он коротко рассмеялся, держа руки на руле. — Какая чудесная погода. Мне кое-что пришло в голову… В воскресенье я играю в городе в крикет, может, ты хочешь посмотреть игру? А потом мы можем пойти куда-нибудь выпить чаю.
События, дети, будущее.
На следующее утро пришло письмо от Джейн, ее пятилетней дочери, и письмо это заставило Жанет задуматься. В нем было всего несколько слов: «Дорогая мамочка! Спасибо за кукол. Крепко целую. Джейн». Жанет знала, сколько усилий кроется за буквами высотой в дюйм. Долго ли дети будут лишены дома и ее заботы?
Одновременно она вспомнила смутные мысли предыдущего вечера: если бы возникло «что-то» между ней и Стекпулом, лучше, чтобы детей здесь не было, просто потому, что, как она сейчас поняла, их отсутствие явилось бы им обоим на руку. Тогда она думала не о детях, а о Стекпуле, который, впрочем, оказался неожиданно нежен, но, в сущности, не привлекал ее.
«И еще одна глубоко аморальная мысль, — угрюмо шепнула она сама себе, — а кто у меня есть еще, кроме Стекпула?»
Она знала, что муж находится в кабинете. Было холодно, слишком холодно и сыро, чтобы он мог совершить свою ежедневную прогулку по саду. Она понимала, что Джек все более изолируется от мира, хотела ему помочь, боялась, что он падет жертвой этой изоляции, и не желала этого, мечтая жить полной жизнью. Жанет выпустила письмо, прижала руки ко лбу и закрыла глаза, чувствуя, как в мозгу ее клубятся все будущие возможности, а возможные поступки стираются и взаимно уничтожаются.
Она стояла как вкопанная, когда в комнату вошла свекровь.
— Я ищу тебя везде, — сказала она. — Я чувствую, детка, что ты очень несчастна.
— Мама, люди обычно скрывают свои страдания.
— От меня тебе не нужно ничего скрывать — да ты и не сможешь.
— Но я ничего не знаю о твоих страданиях, а в этом случае мы обе должны все о себе знать. Почему мы так ужасно скрытны? Чего боимся — жалости или насмешек?
— Может быть, помощи?
— Помощи! Возможно, ты права… Это очень неприятно.
Они стояли, глядя друг на друга, пока мать Джека не сказала:
— Мы редко разговариваем так откровенно, Жанет.
— Да, это так.
Она охотно сказала бы больше. Незнакомому человеку, случайно встреченному в поезде, она, наверное, рассказала бы о себе все, но сейчас не могла выдавить ни слова.
Чувствуя, что ничего больше не услышит, старшая миссис Вестермарк продолжала:
— Я хотела сказать тебе, что, может, детям лучше пока не возвращаться сюда? Если ты хочешь поехать увидеться с ними и остаться у родителей на недельку, я могу заняться здесь хозяйством. Не думаю, чтобы Джек захотел встретиться с детьми.
— Это очень мило с твоей стороны, мама. Я еще подумаю. Я обещала Клему… то есть сказала мистеру Стекпулу, что завтра, возможно, пойду смотреть матч в крикет, в котором он участвует. Конечно, это не так уж важно, но все-таки я обещала… Во всяком случае, я могу поехать к детям в понедельник, если здесь останешься ты.
— Есть еще масса времени, если ты решишь поехать сегодня. Я уверена, что мистер Стекпул тебя поймет.
— Лучше отложу это до понедельника, — ответила Жанет довольно холодно, начиная понимать, какие мотивы руководят поступками свекрови.
На что не осмелилось «Научное обозрение».
Джек Вестермарк отложил «Американское Научное Обозрение» и уставился на поверхность стола. Потом приложил руку к груди и проверил, как бьется его сердце. В журнале имелась статья о нем, иллюстрированная снимками, сделанными в Институте Психики. Эта продуманная статья совершенно отличалась от сенсационных и недалеких сообщений прессы, описывающих Вестермарка как «человека, который более, чем Эйнштейн, развалил наше понимание Вселенной». По этой же причине она была большей сенсацией и затрагивала некоторые аспекты вопроса, которых сам Вестермарк еще не принял во внимание.
Размышляя над выводами статьи, он отдыхал после усилий, каких здесь, на Земле, требовало от него чтение, а Стекпул сидел у камина, куря сигару и ожидая, когда Вестермарк будет готов диктовать. Обычное, чтение журнала вырастало до размеров подвига в пространстве-времени и требовало сотрудничества и договоренности. Стекпул через определенные промежутки времени переворачивал страницы, а Вестермарк читал, когда они лежали перед ним неподвижно. Сам он не мог их переворачивать, поскольку в своем узком отрезке пространства—времени они в данную минуту не переворачивались, для его пальцев их словно покрывала стеклянистая пленка, что было оптическим явлением, представляющим непобедимую космическую инерцию.