— Давайте, я буду у вас Толстяком.
— У меня уже есть Толстяк. Толстяки и гроша ломаного не стоят. — Хозяин смерил его взглядом сверху донизу. — Хотя вот что. Если бы у тебя была татуировка… А то с тех пор, как в прошлом году умер Галери Смит, у нас не было такого человека…
Это было месяц назад. Четыре коротких недели. От кого-то он узнал, что где-то далеко, в деревеньке на холмах, жила старушка. Как о ней говорили, мастер своего дела. Так что, если он поедет по проселочной дороге и повернет у реки направо, а потом налево…
Он пересек желтую луговину. Выжженная солнцем трава хрустела под ногами. Красные головки мака качались на ветру, склоняясь до земли. Он подошел к старой хибарке, которая выглядела так, будто простояла тут под дождями и ветрами не одну сотню лет.
Открыв дверь, он увидел пустую, без мебели, комнату, в центре которой сидела древняя старушка.
Глаза ее были словно сшиты красной просмоленной нитью. Нос был заклеен черным воском. Уши ее, казалось, ничего не слышали — будто порхающая стрекозой штопальная игла лишила ее всех чувств и ощущений.
Она сидела, не шевелясь, в пустой комнате.
Вокруг толстым слоем лежала желтая пыль, по которой много недель не ступала нога человека; если бы старушка двигалась, то остались бы ее следы. А следов-то и не было.
Ее руки касались друг друга, как тонкие проржавевшие инструменты. Ступни ног были обнаженными и грязными, как галоши.
А вокруг расположились пузырьки, бутылочки, флакончики с жидкостью для татуировки — красной, ярко-голубой, коричневой, желтой.
И только губы ее, незашитые, начали шевелиться.
— Входи. Садись. Я здесь одна.
Но он не послушался ее.
— Ты пришел за картинками, — сказала она высоким голосом. — Но сначала я покажу кое-что.
Она широко открыла ладонь.
— Смотри! — выкрикнула она.
Это был вытатуированный портрет Уильяма Филиппуса Фелпса.
— Это же я! — воскликнул он.
Ее крик остановил его у дверей.
— Не убегай!
Он застыл у порога спиной к ней.
— Это я, это я на твоей руке!
— Этой картинке уже пятьдесят лет. — Она поглаживала ее рукой, лаская, как кошку, снова и снова.
Он повернулся.
— Это старая татуировка.
Он подвинулся к ней поближе. Потом еще приблизился, склонился над картинкой и, моргая, смотрел на нее. Он вытянул дрожащий палец, чтобы потрогать картинку.
— Старая. Но это невозможно! Ты не знаешь меня. Я не знаю тебя. Твои глаза, они сомкнуты.
— Я ждала тебя, — сказала она. — И многих других.
Она показала свои руки и ноги.
— На них изображены те, кто уже приходил ко мне. А вот здесь, на этих картинках, те, кто навестят меня в следующие сто лет. И ты, ты пришел.
— Но как ты узнала? Ты же не видишь!
— Я чувствую тебя, как чувствуют львы, слоны и тигры. Расстегни свою рубашку. Я нужна тебе. Не бойся. Мои иглы так же чисты, как и руки доктора. Когда я закончу расписывать тебя, я буду ждать, когда придет еще кто-нибудь, кто во мне нуждается. Хорошо, что ты пришел. Однажды, возможно, лет через сто, я пойду в лес и лягу там под белыми грибами, а весной ты увидишь на этом месте маленький голубой василек.
Он начал расстегивать пуговицы на рукавах.
— Я знаю Далекое Прошлое, Светлое Настоящее и еще более Далекое Будущее, — шептала она.
Ее глаза были поражены слепотой, а лицо было обращено к человеку, которого она не видела.
— Ты видел картинки на моей коже. И у тебя будут такие же. Ты будешь единственным настоящим Разрисованным во всей Вселенной. Ты увидишь удивительные картинки, которые никогда не забудешь. Я оставлю на твоей коже картинки Будущего.
И она уколола его иглой.
Он помчался обратно на ярмарку, в балаган, опьяненный страхом, но в приподнятом настроении. О, как быстро эта старая колдунья расписала его цветными рисунками. Он сидел и чувствовал, как ее волшебные иглы колют и жалят, точно осы. А потом его усталое тело ожило. Он стал весь такой цветистый и узорчатый, словно его пропустили через типографский пресс, печатающий цветные изображения. Он оказался в дивном одеянии из троллей и ярко-красных динозавров.
— Посмотри на меня! — крикнул он Лизабет.
Он сорвал с себя рубашку. Она подняла голову от туалетного столика и взглянула.
Он стоял перед ней полуобнаженный, при свете электрической лампочки, свисающей с потолка их передвижного домика на колесах, выставив вперед свою невероятно обширную грудь. Чего только на ней не было!