И вдруг все остановилось. Не стало водяных струй. Люди разбегались.
Этот спор с Ритой на прошлой неделе. Это уж слишком. Чего она хочет от меня? Чтобы я в одиночку изменил мир?
Эти демонстрации ни к чему хорошему не привели. ОНИ более организованы, лучше вооружены. Ничего недоделаешь.
Сидеть и ворчать. Она думает, что так можно чего-то добиться.
«Белизна — это просто их откуп за свою вину. Если ты сможешь убедить кого-то в идиотизме Белых Законов, то это уже хорошо».
Вот ее любимые строки. А что могут сделать два или три человека?
Ничего.
И тогда она застелила на ночь кровать розовыми простынями.
Назло им, так она сказала.
Но что она сделала первым делом утром? Сменила их на белые.
Как у всех.
Против одного они не могут издать закон. Против голубизны неба. И заката с его оттенками красного.
Я сумел-таки подняться на ноги и побежал. Пробежав полквартала, я оглянулся через плечо.
Копы хохотали.
Будьте вы прокляты, ублюдки.
Я побежал дальше.
Бег. Вот бы вылезти и побежать между этими парализованными глыбами металлолома с автоматами внутри. Бежать, махать им рукой и орать: «Мои простыни не белые!»
Как бы они все завидовали мне. Все они любят то, чем занимаются в постели. Только никогда не признаются.
Быть чистым и содержать все в чистоте. Для них это ЗАКОН.
Боже, мне бы сейчас темные очки.
Некоторые машины сворачивали с дороги. Время ленча. Транспорта стало немного меньше, и Гарт уверенно делал теперь тридцать миль в час.
Наконец-то. Все равно не доберусь до дому до темноты. Придется останавливаться в мотеле.
Уже почти вечер. Совсем не замечаешь времени. Все эти белые здания буквально гипнотизируют.
Надо найти мотель.
Гарт правил еще минут пятнадцать, отыскивая глазами вывеску мотеля. Темнело.
Грандиозная идея. Рита хочет, чтобы я что-то сделал? Я поеду ночью. Через час я останусь на дороге один. И кроме того, интересно будет поглядеть, как все это будет выглядеть в темноте.
Кругом уже нет той белизны, что раньше. Я почти могу представить фиолетовые и зеленые тени на стенах зданий.
Да. Я думаю, ночью я доберусь до дома.
Полчаса спустя Гарт услыхал сирену.
Так и знал. Никуда от них не денешься.
От съехал на обочину. Полицейская машина остановилась рядом.
Один из копов вылез из нее и подошел к Гарту.
— Эй, мистер, вы хотите убиться, ведя машину ночью? Вы же знаете, что это опасно. В темноте в голову приходят нежелательные мысли.
— Э, да вы смотрите в небо. Разве вы не знаете, что против этого сегодня был принят закон? Небо не бывает белым. Вы обвиняетесь вдвойне. Выходите. Вы арестованы.
Перевод с англ. С. Монахова, А. Молокина
Джеймс Шмиц
МЫ НЕ ХОТИМ ПРОБЛЕМ[79]
— Ну, это ведь будет не очень длинное интервью, правда? — спросила профессора его жена. Вернувшись после беготни по магазинам, она нашла мужа вперившим неподвижный взгляд в окно гостиной. — Я думала, мы будем ужинать не раньше девяти, — сказала она, поставив пакеты на кушетку. — Но я сейчас пойду готовить.
— Не торопись с ужином, — ответил профессор, не поворачивая головы. — Я не думаю, что мы покончим с этим до восьми.
Профессор заложил руки за спину и стал медленно раскачиваться с пятки на носок, продолжая смотреть на улицу. Это была его любимая поза, и жена никогда не могла понять, то ли это означало глубокое раздумье, то ли просто сны наяву. Теперь она с тревогой понимала, что он полностью погрузился в свои мысли. Она сняла шляпку.
— Я думаю, ты и вправду мог назвать это «интервью», — с неловкостью проговорила она. — Я хочу сказать, ты ведь действительно говорил с этим, верно?
— Да, мы говорили, — кивнул он. — Во всяком случае, некоторые.
— Представить себе беседу с чем-нибудь таким! Она действительно из другого мира, Клайв? — Она нервно засмеялась, глядя ему в затылок испуганными глазами. — Ты, конечно, не нарушал правила безопасности? Ты можешь что-нибудь рассказать об этом…
Профессор пожал плечами и повернулся.
— Все это будет в последних новостях в шесть часов. Через десять минут. Где бы ни был на земле радиоприемник или телевизор, все услышат о том, что мы обнаружили. Возможно, узнают не все, но почти все.
— О-о-о? — удивленно протянула она слабым голосом. Некоторое время она молча смотрела на него, и глаза ее стали еще испуганнее: — Зачем было это делать?
— Н-да, — произнес профессор, — пожалуй, это необходимо сделать. Это лучше всего. Само собой, возможна паника…
Он вновь повернулся к окну и пристально посмотрел на улицу, как будто там было что-то, заслуживающее его внимания. Он казался погруженным в свои мысли. Но потом ей пришло в голову более подходящее: «смиренный».
— Квойт, — спросила она уже совсем испуганно. — Что случилось?
Профессор уставился на нее отсутствующим взором, потом подошел к радиоприемнику, фоновой шум начал ослабевать, когда он неторопливо настраивал приемник. Но диапазон шумов не особенно менялся.
— Думаю, они чистят сеть, — отметил он.
Фраза повторилась в сознании его жены, сначала без всякого смысла.
Но потом смысл дошел до нее, стал расти, разбухать, пока она не почувствовала, что ее голова разрывается. Они очищают эфир. По всему миру в этот вечер очищают эфир. До той минуты, пока в шесть не начнутся последние известия.
— Что касается случившегося, — услышала она голос мужа, то это трудно понять и объяснить. Даже теперь. Это потрясает… — он перебил себя. — Ты помнишь Милта Колдвелла, дорогая?
— Милта Колдвелла? — Она порылась в памяти. — Не помню, призналась она, качая головой.
— Достаточно известный антрополог, — с легким, упреком сообщил ей профессор. — Милт погиб года два назад где-то в центре австралийских пустынь. Только вот нам сказали, что он не погиб. Они забрали его…
— Они? — переспросила его жена. — Ты хочешь сказать, их больше одного?
— Да, их должно быть больше, ведь верно? — рассудительно сказал он. — Во всяком случае, это объясняет, как они выучили английский. Это гораздо логичнее, — добавил он, — когда так говорится. Без семи шесть…
— Что? — переспросила она.
— Без семи шесть, — повторил профессор. — Сядь, родная. Я думаю, что смогу за семь минут в общих чертах рассказать, что случилось.
Пришелец из другого мира сидел в клетке, его большие серые руки слабо сжимали решетку. Эта поза и жест, который профессор отметил минуты через две после того, как вошел в комнату вместе с другими людьми, чем-то напоминал массивную обезьяну. На основании первого описания репортеры окрестили существо «Жабой с Марса» — отвислые формы и свисающая, покрытая наростами шкура подсказывала такую идентификацию, однако круглая ороговевшая голова вполне могла бы принадлежать ящерице.
С зоологической точки зрения это был совершенно новый вид, и профессор мысленно отметил несоответствие его физических деталей. Правда, нечто подобное могло бы эволюционировать на Земле, будь Земля предназначена для дальнейшего развития крупных амфибий в каменноугольный период.
Существо владело человеческой речью, хотя это и казалось им немыслимым.
Оно заговорило, как только они вошли.
— Что вы хотите знать? — спросило оно.
Ороговевшие, зубастые челюсти задвигались, и сразу стал виден широкий желтый язык. Голос у существа был хриплым и каким-то ненастоящим.
Хотя люди знали, что существо умеет говорить, они несколько секунд пребывали в состоянии шока. Потом, после некоторого колебания, стали задавать вопросы.
Наблюдая за ними, профессор держался в глубине комнаты. Какое-то время вопросы и ответы, которые он выслушивал, казалось, не несли никакого смысла. Внезапно он понял, что его сознание было затуманено тяжелым и холодным физическим ужасом из-за присутствия этого гнусного существа. Он сказал себе, что страх в такой ситуации не был совсем уже иррациональным чувством, и осознание этого, казалось, несколько проясняет ситуацию.
Но все же картина оставалась какой-то нереальной, как плохо освещенная сцена, на которой лишь чудовище в блестящей стальной клетке виделось ясно и четко, в то время как люди, без устали бегавшие на заднем плане, были поглощены тьмой.