— Здравствуйте…
А шары все плыли на фоне ночи, словно отраженные в темном зеркале — неподвижные, сверхъестественные, вечные.
— Мы пришли с именем Божьим, — сказал небу отец Перигрин.
— Глупости, глупости, глупости! — вскрикнул отец Стоун. — Отец Перигрин, перестаньте ради Бога!
Светящиеся сферы моментально скрылись в горах.
Отец Перигрин воззвал снова, и эхо потрясло вершины гор. Лавина дохнула пылью, помедлила и, рокоча камнями, понеслась на них.
— Смотрите, что вы наделали! — крикнул отец Стоун. Отец Перигрин, все еще очарованный, взглянул и ужаснулся. Бежать было бесполезно — все равно камни догонят их и сотрут в порошок. Он лишь успел вздохнуть:
— О Боже!
…и камни упали.
— Отче!
Их выметнуло, словно мякину с веялки. Вспыхнуло голубое сияние, звезды померкли, прогрохотало, и они оказались на крепкой скале, в двух шагах от места, где должны были упокоиться их тела. Голубое сияние погасло.
Священники стояли, вцепившись друг в друга.
— Что это было?
— Нас спасло голубое сияние!
— Нет, мы успели убежать!
— Это шары спасли нас!
— Невозможно!
— И все-таки это они.
Небо опустело. Ощущение было такое, словно вдруг умолк огромный колокол, но его отзвук еще вибрировал в зубах и костях.
— Скорее идемте отсюда. Вы чуть не погубили нас.
— Я уже давно не боюсь смерти, отец Стоун.
— Вы ничего не доказали. Эти голубые огни исчезли после первых же ваших слов. Бесполезно с ними разговаривать.
— Нет, — настаивал отец Перигрин, — они как-то спасли нас. Это достаточно доказывает, что у них есть души.
— Конечно, они могли спасти нас. Все было как в тумане. Но скорее всего, мы спаслись сами.
— Это не животные, отец Стоун… Животные не стали бы спасать неизвестных живых существ. Здесь налицо и милосердие, и сострадание. Возможно, завтра мы узнаем больше.
— Что мы узнаем?! Как? — Отец Стоун очень устал, все переживания души и тела отразились на его суровом лице. — Будем выслеживать их с вертолетов? Декламировать им Библию? Они же не люди — у них нет глаз, ни ушей, ни тел, подобных нашим.
— Зато я кое-что знаю о них, — отвечал отец Перигрин. — Мне ведомо великое откровение: они спасли нас, значит, они мыслят и отличают живое от неживого; Это ли не признаки души?
Отец Стоун разводил огонь, кашляя от едкого дыма.
— Я открою обитель для гусей и монастырь для свиней, — сказал он наконец, глядя на горящий хворост, — построю часовню под микроскопом и буду отправлять там службы, буду слушать их молитвы и выслушивать исповеди…
— Ох, отец Стоун…
— Простите, — покрасневшие глаза отца Стоуна блеснули поверх огня, — но уж больно это походит на крокодиловы слезы перед тем, как пожрать нас. Вы рискуете успехом всей нашей миссии, отец Перигрин. Мы принадлежим Фесттауну, там мы должны причащать и исповедовать.
— Вы можете распознать человеческое в нечеловеческом?
— Я бы гораздо охотнее искал нечеловеческое в человеческом.
— А если нам откроют грехи этих созданий, грехи, известные нашей морали, разве это не докажет их разумность и свободу воли?
— Для этого нужна великая убежденность.
Становилось холоднее. Они поужинали бисквитами и ягодами, глядя на огонь и думая каждый о своем, потом раскидали костер и улеглись. Желая оставить за собой последнее слово, отец Стоун сказал, глядя на дотлевающие угли:
— На Марсе нет ни Адама, ни Евы, ни новых грехов. Возможно, марсиане живут уже в царстве Божьей благодати. Тогда нам волейневолей придется вернуться в город и спасти души землян.
Отец Перигрин помолился в душе своей за отца Стоуна, который сделался так мелочен и неразумен.
— Согласен, отец Стоун, но ведь марсиане убили нескольких первопоселенцев. Это грешно. Но здесь должны быть и новые грехи, и марсианский Адам, и марсианская Ева, которые не сохранили образ божий и скатились во грех.
Отец Стоун притворился спящим.
Отец Перигрин никак не мог заснуть.
Конечно, они не имели права бросить марсиан на произвол судьбы. Но разве нельзя преступить совесть и вернуться в людские города, что погрязли в грехах, где столько алчущих глоток и белотелых женщин с горящими глазами, развлекающих одиноких рабочих на ложе порока? Разве не там истинное место священника? Может быть, этот поход в горы — всего лишь его каприз? Думал ли он при этом о пользе Церкви Христовой или лишь об утолении своего ненасытного любопытства? Эти голубые шары — каким лихорадочным огнем пылают они в его душе! Какая же это непосильная миссия — отыскать душу под личиной человека в нечеловеческом образе. Неужели он столь возгордился, что счел себя в силах, пусть даже лишь в душе своей, обратить на путь истинный все пламенные сферы, обитающие на этом огромном холмистом бильярдном столе? Вот он, грех гордыни! Вот цена дел твоих! Но ведь эти греховные гордыни мысли родила Любовь: он так любил Бога и был так счастлив этим, что хотел одарить этим счастьем и всех остальных.
Уже засыпая, он снова ощутил голубое пламя, словно огромные ангелы слетелись тихо и напевали ему в его беспокойном сне.
Они сияли в небе и ранним утром, когда отец Перигрин проснулся.
Отец Стоун тихо спал, свернувшись в тугой клубок, а отец Перигрин, заметив марсиан, не отводил от них взгляда. Он знал, что они человечны, но это предстояло доказать, иначе епископ отстранит его и освободит дорогу более способному.
Но как это докажешь, если они скрываются в высях небесного свода? Как приблизишься к ним и как вопросишь?
«Они спасли нас от обвала».
Отец Перигрин поднялся, прошелся меж камней и начал взбираться на ближайшую гору, пока не достиг крутого утеса футов двести высотой. Он остановился, перевел дух: от энергичного восхождения он задохнулся морозным воздухом.
«Если я упаду отсюда, то непременно разобьюсь…»
Он бросил вниз камешек. Секунду спустя донесся щелчок.
«…и Господь никогда не простит меня».
Он швырнул другой камешек.
«Но это не будет самоубийством, ведь я делаю это во имя Любви…»
Он поднял взгляд к голубым шарам.
«Но сначала — попытаюсь еще раз… Эй! Здравствуйте!»
Отзвуки заметались в скалах, догоняя друг друга, но голубые огни не шевельнулись.
Он звал их минут пять кряду… потом глянул вниз, на отца Стоуна, — тот спал как ни в чем не бывало.
«Я должен доказать… — Отец Перигрин встал на кромку утеса. — Я уже стар, мне не страшно. Бог, конечно, поймет, что я сделал это во славу Его имени».
Он глубоко вздохнул: вся жизнь проплыла у него перед глазами.
«Неужели через мгновение мена не станет? Я боюсь, я слишком люблю жизнь. Но Его я люблю больше».
Он уже падал.
— Болван! — крикнул он, падая и падая. — Ты убьешься!
Камни рванулись навстречу — он уже видел себя распростертым на них, разбитым, мертвым. «Зачем?!!» Он знал зачем, и это успокоило его. Вокруг выл ветер, камни неслись навстречу.
И вдруг звезды сорвались с мест, полыхнуло голубым, и отец Перигрин почувствовал, что висит в воздухе, окруженный голубой аурой. А в следующую секунду его, живого и невредимого, перенесли на тот камень, где он раньше сидел. Он недоверчиво ощупал себя, посмотрел на голубые огни — те ушли в поднебесье.
— Вы спасли меня, — вздохнул он, — не дали погибнуть. Значит, вы знали, что я заблуждался.
Он обрушился на отца Стоуна, тряс его, бегал вокруг.
— Подымайтесь, святой отец! Они спасли меня!
— Кто? — Отец Стоун, моргая, сел на своем ложе.
Отец Перигрин поведал ему о своем приключении.
— Это был сон, кошмар, ложитесь-ка вы спать вместе со Своими шариками, — раздраженно ответствовал отец Стоун.
— Но я же не спад!
— Ну-ну, отец Перигрин, полно, успокойтесь.
— Вы мне не верите? У вас есть оружие? Дайте-ка мне.
— Зачем? — Отец Стоун достал маленький пистолет — он держал его для защиты от змей и тому подобных тварей.