Отец Перигрин схватил оружие.
— Я докажу. — Он направил дуло на левую свою ладонь и выстрелил.
— Стойте!
Загорелось голубое пламя, и на глазах у священника пуля застыла в воздухе, повисла над раскрытой ладонью отца Перигрина. Она висела так целую секунду, окруженная голубым ореолом, а потом, шипя, упала в пыль.
Трижды стрелял отец Перигрин — в руку, в ногу, в туловище — и трижды пули окутывались сиянием, зависали и падали к его ногам, словно мертвые жуки.
— Видите? — Он опустил руку, выронил пистолет. — Они разумны. Они думают, рассуждают, им ведомы моральные понятия. Разве животное стало бы спасать меня от самоубийства? Нет, на это способен только человек. Теперь-то вы поверили, святой отец?
Отец Стоун посмотрел на небо, на голубые огни, потом молча опустился на колени, собрал еще горячие пули и крепко зажал их в кулаке.
Позади вставало солнце.
— Мне думается, — сказал отец Перигрин, — нам следует пойти к остальным, рассказать им обо всем и привести сюда.
Когда солнце поднялось, они пошли назад, к ракете.
Посреди черной доски Перигрин начертил ровный круг.
— Это Христос, Сын Божий.
Он притворился, что не слышит шиканья.
— Это Христос во славе своей, — продолжал он.
— Это больше походит на геометрическую теорему, — заметил отец Стоун.
— Недурно замечено, ибо каждый из нас — доска, а на ней символы. Вы должны согласиться, что Христос ничего не утратит, если и Его муки олицетворял крест. А этот круг — Марсианский Христос. Только так мы принесем имя Его на Марс.
Священники переглянулись, раздраженно зашушукались.
— Вы, брат Матиас, сделаете стеклянный шар примерно такой величины, и чтобы светился он изнутри. Его мы и поставим на алтаре.
— Отдает дешевым шаманством, — проворчал отец Стоун.
— Напротив, — терпеливо продолжал отец Перигрин. — Мы дадим им понять образ Бога. Как вы думаете, приняли бы мы Христа, явись он на землю в образе осьминога? — Он развел руками. — Или это дешевое шаманство Бога — посылать нам Спасителя как Иисуса в человеческом облике? Когда мы воздвигнем здесь храм, освятим его и алтарь, и этот символ, неужели Бог откажется вселиться в него? Не откажется, и вы узнаете это в сердцах своих.
— Но образ бездушных тварей!.. — с сомнением сказал брат Матиас.
— Я уже много говорил об этом, брат Матиас. Они спасли нас от лавины. Они сознают, что самоубийство грешно, и препятствовали ему раз за разом. Значит, мы должны возвести храм, жить среди марсиан, отыскивать марсианские, чуждые грехи и помогать нашей новой пастве познать Бога.
Видно было, что такая перспектива не воодушевила священников.
— Неужто вас смущает их необычный вид? — удивился отец Перигрин. — Но много ли значит обличье? Ведь оно — только вместилище пламенной души, коей нас наделил Господь. Если завтра я узнаю, что морские львы вдруг обрели разум, свободную волю, знание без греха и знание, что есть жизнь, справедливый и милостивый нрав, и живут в любви, я построю храм для них. Если завтра, Божьим соизволением, бессмертные души обретут воробьи, я наполню храм гелием и уподоблюсь им; я буду проповедовать всем, у кого есть свободная воля и осознание грехов своих, вне зависимости от их обличья, что будут они вечно гореть в адском пламени, если не вкусят святого причастия, Я не могу оставить марсиан в геенне только потому; что моим глазам они представляются шарами. Когда я закрываю глаза — передо мною доброта, любовь, душа… Я не имею права их отвергнуть.
— Но при чем здесь стеклянный шар, который вы собрались установить на алтарь? — возразил отец Стоун.
— Возьмем для примера китайцев, — невозмутимо ответил отец Перигрин. — Какому Христу поклоняются китайские христиане? Естественно, восточному Христу. Все вы видели китайские национальные действа. Во что там одет Христос? В восточный халат. Что его окружает? Бамбук, туманные горы, искривленные сосны. У него узкие глаза, скуластое лицо. Каждая страна, каждая раса добавляют нашему общему Богу что-то свое. Вспомните святую деву Гваделупскую, ей молится вся Мексика. Какая у нее кожа? Смуглая, как у тех, кто ей поклоняется. Разве это богохульство? Вовсе нет. Было бы нелогично, если бы эти народы приняли бога другой расы. Я часто удивляюсь, как это наши миссионеры явились в Африку с белоснежным Христом. Правда, многие африканские племена Почитают белый цвет священным, но минет время — и африканский Христос потемнеет. Внешний вид не имеет значения. Мы не можем надеяться, что марсиане предпочтут форму, отличную от них самих. Мы должны принести им Христа, похожего на марсианина.
— Я вижу упущение в ваших доказательствах, — сказал отец Стоун. — Марсиане заподозрят нас в лицемерии, когда увидят, что мы сами поклоняемся не сфероидальному Христу, но человеку с руками, ногами и головой. Как мы объясним такую разницу?
— Этого никто их них не увидит. Христос здесь, будь он в человеческом или сферическом образе, и каждый народ будет поклоняться Ему, а не той или иной форме. Более того, мы должны уверовать в шар, который даем марсианам, хотя эта форма и непривычна для нас. Этот шар станет Христом. А мы должны помнить, что и мы сами, и образ нашего, земного Христа покажутся марсианам забавными, нерациональными и бессмысленными.
Отец Перигрин положил мелок.
— А теперь — отправимся в горы и воздвигнем там наш храм.
Священники начали собираться.
Марсианский храм совсем не походил на церковь: на одной из гор нашли ровную площадку, убрали с нее камни, пригладили и подмели. Брат Матиас поставил на алтарь пылающую сферу.
К концу шестого дня «храм» был готов принять паству.
— А что мы будем делать с этим? — Отец Стоун коснулся чугунного колокола. — Что он значит для них?
— Если честно, я взял его для нас самих, — признался отец Перигрин, — для нашего собственного успокоения. Ведь нам здесь нужно что-то хорошо знакомое; ибо храм наш мало похож на церковь.
Мы чувствуем себя неловко — даже я, уж больно здесь необычно. Временами я кажусь себе клоуном и тогда молю Господа ниспослать мне новые силы.
— Многие священники смущены вашей затеей, а некоторые подшучивают над ней, отец Перигрин.
— Знаю. Вот для них мы и повесили колокол на миленькой звоннице.
— А как насчет органа?
— Завтра, на первой службе, он непременно будет звучать.
— Но ведь марсиане…
— Знаю. Это нужно, чтобы поддержать наш дух нашей родной музыкой. Возможно, потом мы узнаем их мелодии.
Воскресным утром они встали чуть свет и вышли на мороз, словно бледные призраки, в одеждах, хрустящих от инея, и наполнили звонкие чаши святой водой.
— Я вот думаю, какой нынче день на Марсе, воскресенье ли?.. — начал было отец Перигрин, но, заметив, как передернуло отца Стоуна, поторопился закончить: — Сегодня может быть и вторник, и четверг — кто знает? Не обращайте внимания, все это только игра ума. Главное — для нас сегодня воскресенье. Идемте.
Дрожа от холода, священники собрались на площадке «храма».
Отец Перигрин прочел краткую молитву и положил холодные пальцы на мануал органа. Музыка рванулась вверх, словно стая прекрасных птиц. Будто выпалывая сорную траву в заросшем саду, он перебирал клавиши, и чудные звуки, дрожа, унеслись в горы.
Музыка успокаивала ветер, и в воздухе разнесся свежий запах утра. Она плыла среди гор, и с камней дождем облетала древняя пыль.
Священники ждали.
— Ну, отец Перигрин, что-то я не вижу наших приятелей, — заметил отец Стоун, глядя в пустое небо, где поднималось багровое солнце.
— Попробуем еще раз, — вытирая испарину, ответил отец Перигрин..
Он возводил здание Баха, слагая из прекрасных камней собор мелодии, огромный, словно собор Святого Петра. Музыка не разрушалась, не падала, она повисала в воздухе и с грядами облаков уносилась в далекие страны.
Небо оставалось пустым.
— Они придут! — сказал отец Перигрин, заглушая растущую в сердце панику. — Давайте молиться. Давайте попросим их прийти к нам — они читают мысли, они услышат.