Рядом со мной сел какой-то фермер, крепкий парень. Он угостил меня сигаретой и сказал, что до Куффингтона всего несколько часов езды.
— Вы там живете? — спросил он.
— Нет, в Огайо, — ответил я. — Но там жил мой друг, его звали Климер.
Он не знал его, но помнил, что один из местных парней участвовал в экспедиции на Марс.
— Да, — сказал я. — Это был именно Джим.
Тут уж он не сдержался.
— Ну, и как там?
— Сухо, — ответил я. — Ужасно сухо.
— Верю, — сказал он. — Честно говоря, в этом году и здесь слишком сухо для пшеницы. Зато в прошлом году была хорошая погода. В прошлом году…
Куффингтон в Небраске — это просто широкая улица с магазинчиком: ее обрамляют обсаженные деревьями ряды старых домов, а вокруг, насколько хватает глаз, тянутся желтые поля пшеницы. Было довольно жарко, поэтому я с удовольствием задержался на автовокзале, чтобы заглянуть в тонкую телефонную книжку.
Тут были три семьи с фамилией Грэхем, но первый же номер, по которому я позвонил, оказался верным. Мисс Айла Грэхем говорила быстро и возбужденно, она сказала, что сейчас же за мной приедет, и я обещал подождать перед вокзалом.
Я стоял под козырьком, глядя на тихую улицу, и думал, что теперь понимаю, почему Климер всегда был таким тихим и медлительным: этот городок буквально излучал спокойствие, совсем как Джим.
Подъехал кабриолет, и мисс Грэхем открыла дверцу. Она не была особенно красива, но производила впечатление милой, по-настоящему милой девушки.
— Вы очень устали, — сказала она, — и меня мучает совесть, что я просила вас ненадолго заглянуть к нам.
— Со мной все в порядке, — ответил я, — и мне вовсе не трудно остановиться в паре мест по дороге в Огайо.
Когда мы ехали через город, я спросил, нет ли у Джима семьи.
— Его родители погибли в автокатастрофе, — ответила мисс Грэхем. — Он жил у дяди на ферме под Грендвью, но они не ладили, поэтому Джим приехал сюда и устроился на электростанцию.
Потом она добавила:
— Моя мать сдала ему комнату. Так мы познакомились. И… обручились.
— Вот оно что, — сказал я.
Дом был большой, солидный, с обширной верандой, окруженный деревьями. Я сел в плетеное кресло, а мисс Грэхем привела мать. Мать немного поговорила со мной о Джиме и о том, как сильно ей его не хватает и что она считала его своим сыном. Когда она вышла, мисс Грэхем показала мне пачку голубых конвертов.
— Это письма, которые я получила от Джима. Их не так уж и много, и они довольно коротки.
— Нам разрешали посылать всего тридцать слов раз в две недели. Нас было две тысячи парней, а передатчик всего один.
— Удивительно, но Джим умел вместить очень многое буквально в пару слов, — сказала она и подала мне несколько писем.
В одном он писал: «Мне приходится щипать себя, чтобы поверить, что я один из первых землян, стоящих на чужой планете. Ночью я смотрю на зеленую звезду Земли, и мне трудно поверить, что я помог исполнению вековечной мечты человечества. До сих пор мы не нашли ни следа жизни, за исключением лишайников, о которых сообщила Первая Экспедиция, но все еще может измениться».
— Там действительно были только лишайники и ничего больше? — спросила мисс Грэхем.
— Да, и еще два вида каких-то растений, похожих на кактусы. А кроме того — только скалы и песок.
Прочитав еще несколько голубых листочков, я понял, что теперь, когда Джима уже нет, узнал его лучше, чем когда-либо до сих пор. Он таил в себе такое, чего я никак не подозревал — он был романтиком. Мы не имели понятия об этом — он всегда был таким спокойным и медлительным, — а теперь я понял: ко всему, что мы делали, он относился по-своему.
И не выдавал этого, его просто высмеяли бы. Мы прозвали Марс «клоакой» и не говорили о нем иначе. Сейчас я понял, что, боясь наших насмешек, Джим никогда не показывал нам, как романтично выглядел Марс в его глазах.
— Это последнее письмо, которое я получила, — сказала мисс Грэхем.
Джим писал: «Завтра я отправляюсь на север с картографической экспедицией. Мы пересечем земли, на которые еще не ступала нога человека».
Я кивнул.
— Я тоже участвовал в этом походе. Мы с Джимом ехали в одном транспортере.
— Это было увлекательно, правда, сержант?
Если бы я знал. Я хорошо помнил ту экспедицию — это был сущий ад. Мы должны были провести предварительные топографические исследования и поиски счетчиками Гейгера возможных залежей урана.
Все было не так уж и плохо, пока не началась песчаная буря.
Песок на Марсе — не то, что песок на Земле. Миллиарды лет его кружило по пустыням и перетирало в порошок. Он набивался под маску, забивал легкие и глаза, проникал в двигатели машин, в продукты, воду и одежду. Три дня подряд только холод, ветер и песок.
Увлекательно? Раньше бы я со смеху полег от такого вопроса, но теперь уже и сам не знал. Может, для Джима это и было увлекательно. Он был невероятно терпелив, куда терпеливее меня. Может, это дьявольская экспедиция казалась ему поначалу чудесным приключением в неведомом мире.
— Конечно, для него это было увлекательно, — ответил я. Да и для нас всех. И для каждого.
Мисс Грэхем взяла у меня письма и спросила:
— У вас тоже была марсианская болезнь, правда?
— Да, — ответил я, — в легкой форме, но все равно сразу после возвращения мне пришлось полежать в госпитале.
Она ждала, что я скажу больше, и я знал, что мне не открутиться.
— До сих пор неизвестно — то ли это особый вирус, то ли Марс так влияет на организм человека. Заболели сорок процентов команды. Симптомы были слишком странными: в основном, горячка и вялость.
— У Джима был хороший уход, когда он заболел? — спросила она. Губы ее дрожали.
— Конечно. У него был самый лучший уход, — солгал я.
Лучший уход? Смех, да и только. За первыми больными, может, и ухаживали, но никто не ожидал, что заболеет столько народу. В нашем небольшом госпитале вскоре не стало мест, больным пришлось лежать в собственных койках в алюминиевых домах-времянках. Все врачи, кроме одного, тоже заболели, а двое умерли.
Мы провели на Марсе уже полгода, когда вспыхнула эпидемия, и одиночество начинало здорово досаждать нам. Все наши ракеты, кроме четырех, вернулись на Землю; мы были одни на этой мертвой планете под ненавистным медным небом, теснились в алюминиевых домишках, а сразу за ними уходили в бесконечность песок и скалы.
Достаточно поехать на Северный полюс и разбить там лагерь, чтобы убедиться, насколько одиноким может чувствовать себя человек. Наше одиночество было еще хуже, гораздо хуже. Первые эмоции давно прошли, мы устали и тосковали по дому, мечтали увидеть зеленую траву, настоящее солнце и женские лица, услышать шум ручья; но приходилось ждать, пока нас вызволит Третья Экспедиция. Ничего странного, что парни сходили с ума. А тут еще марсианская болезнь.
— Мы сделали для него все, что было в наших силах, — пробормотал я.
Конечно, сделали. Я до сих пор помнил ту холодную ночь, когда, оставив с ним Брека, потащился с Уолтером в госпиталь за врачом, но, к сожалению, безрезультатно. Помню, как на обратном пути Уолтер взглянул на небо и погрозил кулаком большой зеленой звезде — Земле.
— Люди там танцуют, сидят в театрах и просто в теплых комнатах за веселым разговором! Почему хорошие парни должны умирать здесь, чтобы найти им уран?
— Успокойся, — устало сказал я. — Джим не умрет. Многие парни уже выкарабкались из этого.
Самый лучший уход? Это просто курам на смех. Все, что мы могли сделать, это обмывать ему лицо, давать таблетки, оставленные врачом, и день за днем смотреть, как он угасает и наконец умирает.
— Для него сделали все, что в человеческих силах, — повторил я.
— Это хорошо, — сказала мисс Грэхем. — Что ж… видимо, так было суждено.
Когда я встал, чтобы попрощаться, она спросила, не хочу ли я увидеть комнату Джима. Там все осталось так, как было при нем. Я не хотел, но как это ей сказать? Мы пошли на второй этаж, я осмотрел комнату и сказал, что она красива. Девушка открыла большой шкаф, он был набит журналами.