Быть может, из подобных встреч и родились легенды об эльфа и феях. А может, в древние времена существовала связь между Землей и Марсом? Или даже Земля — давняя колония Марса, на которой мутация породила гигантов? Несомненно, это были люди, наши миниатюрные подобия.
Я хорошо рассмотрел их. В том помещении находились несколько десятков — а в других? А во всей сети подземных убежищ? Может, целая цивилизация, подобно нашей экспедиции, спряталась под поверхностью планеты?
Мы же начали реакцию, ведущую к уничтожению всей планеты. Начали, не зная способа остановить.
Я видел, как они умирали, почти чувствовал их предсмертные муки, но не умер вместе с ними.
Я ношу их муки в себе, и они будут со мной до конца моей жизни.
Вот и все.
Спустя много лет люди, не видевшие того, что видели мы, не обремененные чувством вины, будут думать над нашим поведением.
Во всем этом множество загадок. Откуда эта цивилизация черпала продукты питания? Если они могли превращать камень в продукты, то почему не могли остановить начатый нами распад своей планеты? Если смогли потрясти нашу совесть так, что мы ходим с опущенными головами, как сопляки, пойманные на месте преступления, то почему не сделали этого раньше, прежде чем стало слишком поздно?
На множество подобных вопросов нет ответов. Люди будут также гадать, почему мы бросили большую часть нашего оборудования и не закончили эксперимент, почему около часа смотрели, а затем безо всякого приказа стали готовиться к отлету.
Возможно, через какое-то время мы начнем искать оправдания. Может, даже во время долгого обратного пути на Землю.
Мы начнем утверждать, что это не наша вина, что они виноваты ничуть не меньше. Ну, разумеется!
Даже больше того — их вина превосходит нашу!
Почему они не вылезли из своих нор, чтобы нас прогнать? Хотя бы голыми руками, если не имели оружия. Они должны были выйти и защитить свою родину, флаг, матерей и детей!
Вероятно, со временем мы будем говорить именно так. Это вполне естественно, если хочешь оправдать преступление. И очень по-людски.
Однако пока единственное наше желание — не смотреть друг другу в глаза.
На покинутом марсианском космодроме висит на одной из башен скафандр, набитый стружками из ящиков, в которых мы привезли свои точные приборы.
Нужно сказать, что, отправляясь в обратный путь, мы не совсем потеряли голову и забрали с собой часть самого ценного оборудования.
Единственный несовершенный, примитивный инструмент, который мы везем с собой, — это человек.
Перевод с англ. И. Невструева
НА ЛЕНТЕ МЕБИУСА
Пятница, 11 июня.
Трехлетняя девочка не должна обладать настолько высоким интеллектом, чтобы вырезать из бумаги и склеивать ленту Мебиуса.
И даже если бы это ей случайно удалось, она ни в коем случае не должна иметь таких ассоциативных способностей, чтобы взять мелок и старательно нарисовать непрерывную линию, доказывая таким образом, что у ленты всего одна сторона.
Если же благодаря таинственному стечению обстоятельств это произошло, как объяснить факт, что моя обычно беспокойная дочь — я знаю, что говорю, используя слово «беспокойная» — битые полчаса сидит, подперев подбородок рукой, смотрит прямо перед собой и думает о чем-то так интенсивно, что смотреть на нее просто-напросто больно.
Я сидел в кресле, занятый какой-то работой, а Стар на полу в кругу света, с детскими ножницами в ручке и раскиданными вокруг кусочками бумаги.
Тогда я считал, что она чисто случайно повернула один из них на полоборота.
— Ребенок открывает тайну века, — улыбнулся я, когда она взяла свое творение пухлыми пальчиками. Однако вместо того, чтобы забросить его или разорвать на кусочки, как обычно делают дети, она разглядывала ленту со всех сторон.
А потом схватила мелок и принялась рисовать непрерывную линию, словно проверяя вывод, к которому пришла!
Итак, мои предчувствия подтвердились; до сих пор я боялся четко их сформулировать, но сейчас сомнений больше не осталось.
У Стар был очень высокий показатель интеллекта.
Полчаса я смотрел, как она сидела неподвижно на полу, подогнув одну ногу и подперев подбородок рукой. Ее широко открытые, удивленные глаза изучали потенциальные возможности только что открытого явления.
Воспитание ее после смерти моей жены было немалой проблемой, а теперь еще и это. Если бы она была тупа, как все другие дети!
Глядя на нее, я решил, что нужно делать. Раз уж ребенок этим занялся, придется смириться. Моя задача — облегчить ей жизнь, подготовить ко всем неприятностям, ждущим впереди. По крайней мере, пусть знает, как с ними справиться.
Используя существующие методы исследований, я могу определить ее уровень интеллекта и тем самым установить хотя бы общие размеры проблем, с которыми придется иметь дело. Двадцатипунктовая разница в показателе интеллекта переносит вопрос в совершенно иную фазу. Ребенок с ПИ 100 не имеет ни малейшего понятия о мире, в котором живет ребенок с ПИ 140, а при показателе равном 120 может иметь о нем очень смешное представление. Разницу между 140 и 160 можно сравнить с полевой мышью и парящим над ней соколом. Мне нельзя совершить ошибку и зачислить Стар не в ту категорию, к которой она действительно принадлежит. Я должен знать точно. А пока буду вести себя, словно ничего не произошло.
— Это называется лента Мебиуса, — прервал я ее раздумья.
Она словно проснулась от глубокого сна, и мне не понравился ее взгляд — словно я застал ее на месте преступления.
— Кто-то уже сделал? — разочарованно спросила Стар.
Так она знала, что открыла? Что-то во мне замерло от ужаса и тоски, но я постарался, чтобы мой голос звучал как обычно.
— Да, один человек по фамилии Мебиус. Очень давно. Я расскажу тебе, когда ты станешь постарше.
— Нет, сейчас, когда маленькая, — потребовала она, хмуря лоб. — И не рассказывай. Читай.
Что она хотела этим сказать? О, наверно, повторила то, что не раз говорил я, когда хотел услышать от кого-то одни факты, а не общие слова. Да, наверняка так оно и есть.
— Ну хорошо, молодая дама. — Я поднял брови и посмотрел на дочь с деланной строгостью, что обычно вызывало у нее радостный смех. — Сейчас ты сбавишь обороты!
На этот раз она даже не улыбнулась.
Я воспользовался справочником по физике. Он написан не самым простым языком, а я к тому же читал так быстро, как только мог, желая заставить ее признаться, что она ничего не понимает, а потом повторить все более доступно.
А ее реакция?
— Ты читаешь слишком медленно, папа, — пожаловалась она. — Ты говоришь слово, я долго думаю, а потом ты говоришь другое слово.
Я знал, что она имеет ввиду. Помню, в детстве мои мысли кружились вокруг слов, медленно цедимых взрослыми. Паузы между ними были достаточно длинными, чтобы возникали и исчезали целые неведомые никому вселенные.
— И что? — спросил я.
— А то, — сказала она, подражая звучанию моего голоса, что научи меня читать. Тогда я смогу читать так быстрый, как хочу.
— Быстро, — поправил я не очень уверенно. — Наречие, а не прилагательное.
Она нетерпеливо посмотрела на меня, словно давая понять, что знает все штучки Взрослых, желающих выставить детей невежами, и я почувствовал себя дураком.
1 сентября.
Многое произошло за последние несколько месяцев. Я несколько раз пытался так направить разговор со Стар, чтобы затронуть вопрос о ее «недуге», но она проявляет необычайную способность к перемене темы, словно заранее зная, о чем я хочу с ней говорить, и не проявляя к этому интереса. Может быть, несмотря на свою сообразительность, она слишком молода, чтобы понимать, как враждебен мир к интеллекту, выходящему за пределы нормы.
Навещающих нас соседей веселит зрелище Стар, растянувшейся на полу с энциклопедией, почти такой же большой, как она сама, и переворачивающей страницы одну за другой. Только Стар и я знаем, что она читает эти страницы. Соседям хватило объяснения, что она разглядывает картинки.