— А ты летишь со МНОЙ, — пели они, — мы Рота-Мота дети! С глазами за СПИНОЙ, — пение усиливалось, — и с мыслями в кювете!
Певцов было четверо:
Лен, 23 года,
Бад, 24 года,
Барбара, 20,
Пегги, 18.
Лен с Барбарой, Бад с Пегги.
Бад вел машину. Она с визгом вписывалась в крутые виражи, громко ревела на мрачных горных подъемах, как пуля проносилась по затихшим равнинам. Одна лишь Пегги пела не надрываясь, у остальных слова вылетали из готовых разорваться легких, смешиваясь и соревнуясь с ветром, бившим в их лица и хлеставшим по ним спутавшимися волосами:
Стрелка подрагивала на 130. Еще две пятимильные отметки и конец шкалы. Внезапно автомобиль куда-то нырнул. Вся компания подскочила, и ночь тут же подхватила и унесла с собой дикий хохот трех молодых глоток. Еще вираж. Еше подъем, затем спуск. Молниеносный скачок через долину — корпус цвета полированного черного дерева едва касался земли.
Голос на заднем сиденьи:
— Уколись, Барбарись!
— Спасибо, я уже. Сразу после ужина. — Иголка с приделанной к ней капельницей для глаз перешла обратно.
Голос на переднем сиденьи:
— Уж не хочешь ли ты сказать, что это твой первый залет в Сент-Лу?
— Ну да, ведь в сентябре начались занятия.
— Брось об этом, ты же своя чувиха.
Заднее сиденье, обращаясь к переднему:
— Эй, чувиха, ты что, не хочешь вкусно взлететь?
Иголка перешла вперед, светло-янтарное содержимое капельницы заманчиво переливалось.
— Давай, будет здорово!
(взлететь, — гл., жарг., — обозначает переход в состояние эйфории, следующее за приемом наркотика. В данном значении стало употребляться во время III Мировой войны.)
Пегги попыталась улыбнуться, но губы не двигались. Пальцы чуть-чуть дрожали.
— Нет, спасибо, я не…
— Давай, не дрейфь. — Лен навалился на сиденье всем телом, светлые брови выделялись под растрепавшейся черной шевелюрой. Он держал иглу прямо перед лицом Пегги. — Будет здорово, вот увидишь. Взлетишь и все забудешь!
— И все-таки я бы не хотела, если, конечно, ты…
— Ну и девица попалась! — взорвался Лен и с силой прижался бедром к ждущему этого бедру Барбары.
Пегги тряхнула головой, и ее золотистые кудри упали на лицо, полностью скрыв глаза и щеки. Где-то там внутри, под желтой тканью платья, под белым нижним бельем, под молодой грудью тяжело стучало сердце. Будь внимательна и осторожна, детка. Это все, чего мы просим. И помни, кроме тебя у нас на этом свете никого нет. Слова матери звенели в ушах. Вид иглы заставил ее отпрянуть поглубже в кресло.
— Ну ты даешь, чувиха!
Машина застонала, входя в очередной поворот, и центробежная сила сдвинула Пегги прямо на худые колени Бада. Рука его моментально спустилась, и пальцы сдавили упругое тело. Под желтой тканью платья, под тонким чулком дрожь пробежала по коже. Губы снова не повиновались, вместо улыбки получилась жалкая гримаса.
— Я клянусь, это черт знает как здорово!
— Отстань, Лен. Если хочешь, коли своих подружек.
— Но должны мы научить ее поймать кайф.
— Лен, отвяжись, это моя девчонка!
Черный автомобиль, рыча, продолжал погоню за собственным светом. Пегги нашла и сжала в руке теплую ладонь. Ветер свистел над ними, запуская холодные пальцы в их волосы. Она бы и не хотела таких пожатий, но сейчас была просто благодарна Балу.
Пытаясь скрыть безотчетный испуг, Пегги молча следила, как асфальт исчезает под капотом. Сзади началась возня. Чувствовались объятия напряженных тел, слышно яростное слияние губ. Тем сладострастнее, чем больше миль на спидометре.
— С девчонкой Рота-Мотой! — страстно выдавил из себя Лен, оторвавшись, чтобы вздохнуть. Молодое девичье сердце на переднем сиденьи падало и замирало. «Сент-Луис — 6 км».
— Ты не врешь, что никогда не была в Сент-Лу?
— Да нет же, я…
— И значит, ты никогда не видела пляску хмурых?
Огромный комок подступил к горлу.
— Нет. Я… А мы разве… мы для того туда едем?
— Ну и девица, никогда не видела танцы хмуриков! — отозвался сзади Лен.
Во рту у Пегги пересохло. Она аккуратно и демонстративно одернула юбку.
— Значит, не врешь, — Лен все больше воспалялся. — Тогда считай, что ты еще не жила.
— Она во что бы то ни стало должна увидеть это, — вторила Барбара, крутя пуговицу.
— Так в чем же дело, — не отставал Лен. — Да, чувиха, потешим мы тебя сегодня.
— Ничего, все в порядке, — сказал Бад и слегка сжал ее ногу. — Все о’кей, верно ведь, Пег?
Никто в темноте не видел, что Пегги содрогнулась. Ветер продолжал играть ее прядями. Она слышала об этом, даже читала, но ей и в голову не приходило, что можно и самой.
И тщательно выбирай друзей, дочка. Не дай себя обмануть.
А что, если целых два месяца с тобой никто не разговаривал? Как хочется поболтать, посмеяться, побыть с приятелями. И что я могла ответить, когда на меня обратили внимание и пригласили на пикник?
— Давайте познакомимся, я — Поппи-морячок! — пропел Бад.
Сзади прозвучало кукареканье в знаке высшего одобрения. Бад изучал довоенные комиксы и мультфильмы, и на этой неделе они проходили Поппи. Он буквально влюбился в одноглазого пирата и рассказывал о нем Лену и Барбаре, которые уже наизусть знали все его песенки и диалоги.
— Поплавать бы немножко с девчонкой-кривоножкой, я — Поппи, Поппи, Поппи, я — Поппи-морячок.
Взрыв хохота. Пегги стало немного стыдно. Бад убрал руку у нее с ноги и ухватился за руль. Резкий наклон на следующем зигзаге дороги, и Пегги отбросило к дверце. От прохладного воздуха слезились глаза и ныло в затылке. 110–115–120 миль в час. Будь очень осторожна, родная. «Сент-Луис — 3 км».
Поппи недвусмысленно подмигнул ей.
— О, Олив Ойл, милашка, тебя я обожаю.
Последовал толчок локтем в бок:
— Будешь моей Олив Ойл, ты?
Пегги нервно засмеялась:
— Только не я.
— Именно ты.
На заднем сиденье Уимпи набрал воздуху и продекламировал:
— Я во вторник заплачу, а пожрать сейчас хочу!
Пронзительное трио и робкий четвертый голос продолжали концерт под аккомпанемент воющего ветра:
— Когда полно шпионов, то лучше и не надо, Я — Поппи, Поппи, Поппи, я — Поппи-морячок. Трум! Бум!
— Я есть только то, что я есть, — помрачнел Поппи, и рука его потянулась к ногам Олив Ойл под желтой юбкой. Задний ряд квартета возобновил возню и замолк в жарких объятиях.
«Сент-Луис — 1 км». Рев мотора гулко отдавался в неосвещенных пригородах.
— А ну надеть! — протяжно скомандовал Бад. Все быстро вытащили и прицепили пластиковые защитные лепестки, прикрывающие органы дыхания.
(биопреп — сущ., разг., — общее название биологических препаратов для уничтожения гражданского населения. Вошло в употребление во время III Мировой войны.)
— Тебе понравится танец хмурых! — донеслись сквозь дорожный свист слова Бада. — Это сногосшибательно!
У Пегги было ощущение, что холод идет отовсюду, ночь и ветер здесь не при чем. Помни, милая, сейчас в мире происходят ужасные вещи. Держись в стороне от них.
— А не могли бы мы еще куда-нибудь съездить? — спросила Пегги и тотчас же поняла, что никто не слушает. Бад продолжал пение — «поплавать бы немножко с девчонкой-кривоножкой». Рука его снова оказалась на бедре соседки. А на заднем сиденьи в это время поцелуи уступали место более интимным и откровенным действиям.
Пляска мертвецов. Что-то леденящее душу почувствовалось Пегги в этих словах.
«Сент-Луис».
Черный автомобиль летел среди развалин.