За стенами Медицинского Центра вновь завыли сирены, и это словно сняло заклятие с Гарри. Он побежал по улице, крича что-то бессмысленное.
Из санитарной машины вышел маленький худенький мальчик, не старше семи лет, с коротко подстриженными светлыми волосами, темными глазами и смуглым лицом. Одет он был в потрепанную, некогда белую тенниску и обрезанные выше колен джинсы.
Он вытянул руку в сторону машины, а из двери навстречу ему высунулась желтоватая ладонь с пальца-ми, как когти, и рука, похожая на перекрученную ветку, сплетенную вьющимися, как лианы, шнурами голубых вен. Это была рука очень старого человека, стоявшего на негнущихся, как ходули, ногах. Его волосы были тонкими и белыми, как шелковые нити, кожа на лице и черепе напоминала сморщенный пергамент. Лохмотья туники Свисали с костлявых плеч и согнутой спины, закрывая бедра. Мальчик медленно и осторожно вывел старика на мостовую. Старик был слеп, его плоские темные веки прикрывали пустые глазницы. С трудом наклонился он над медиком, ощупал его голову. Потом подошел к полицейскому, перееханному санитарной машиной. У него была раздавлена грудная клетка, и когда он пытался втянуть воздух в легкие, на его губах лопались пузырьки розовой пены.
В сущности, он был уже мертв. Медицина была бессильна при таких тяжелых и обширных повреждениях.
Гарри схватил старика за костлявую руку.
— Что ты хочешь делать? — спросил он.
Старик не шевельнулся. Он подержал руку полицейского в своей ладони, потом выпрямился под аккомпанемент трещащих суставов.
— Я лечу, — ответил он голосом, похожим на скрип наждачной бумаги.
— Этот человек умирает, — сказал Гарри.
— Мы все умираем, — ответил старик.
Гарри взглянул на мотоциклиста: тот дышал с меньшим трудом, а может, ему только показалось?
Именно в этот момент подбежали санитары с носилками.
Гарри с трудом нашел кабинет декана. Медицинский Центр занимал площадь нескольких сотен городских кварталов, его увеличивали под влиянием каких-то особых, непонятных импульсов. Никто и никогда не планировал, что он будет таким большим, но вдруг достроили крыло, когда не хватило мета для лабораторий, потом еще одно, затем переходы, коммуникационные артерии — внизу, вокруг, через самый центр…
Его проводником был светящийся указатель, ведущий через никак не обозначенные коридоры, и Гарри пытался запомнить дорогу, но напрасно. Оказавшись на месте, он вложил указатель в замок бронированной двери, тот всосал его, и дверь открылась. Как только Гарри вошел, она вновь захлопнулась и закрылась на засов. За дверью оказалась пустая приемная, у одной из стен на металлической, прикрепленной к полу скамье сидели мальчик и старик из санитарной машины. Мальчик с любопытством взглянул на Гарри, потом стал смотреть на свои сложенные ладони.
В некотором отдалении от них сидела на скамье девушка, похожая на ту, что стояла в дверях машины, но Гарри казалось, что та была пониже и помоложе. Лицо ее было бледно, и только глаза при виде его вспыхнули какой-то необычной мольбой, а затем снова угасли. Гарри окинул взглядом ее мальчишескую, еще не сформировавшуюся фигуру. Одета она была в простое, подпоясанное в талии коричневое платье, и Гарри подумал, что вряд ли ей больше двенадцати—тринадцати лет.
Динамик, видимо, уже не первый раз повторил вопрос:
— Фамилия?
— Доктор Гарри Эллиот, — ответил он.
— Подойдите для идентификации.
Он подошел к стене, рядом с находящейся в глубине помещения дверью, и приложил ладонь к вмонтированной в нее плите. В его правый глаз сверкнуло светом — сравнивался узор сетчатки.
— Прошу положить все металлические предметы в контейнер, — приказал динамик.
Гарри заколебался, затем вынул из кармана блузы стетоскоп, снял часы, освободил карманы брюк от монет, перочинного ножа и гипноизлучателя.
Что-то щелкнуло.
— Фильтры, — сказал динамик.
Гарри вынул из ноздрей фильтры и тоже положил их в контейнер. Девушка наблюдала за ним, но, когда он взглянул в ее сторону, отвернулась. Дверь открылась, он вошел, и дверь закрылась снова.
Кабинет декана Мока находился в великолепной комнате длиной в тридцать и шириной в двадцать футов и был обставлен в викторианском стиле. Мебель, особенно сделанный из желтого дуба стол со шкафчиком красного дерева для врачебных инструментов, выглядела подлинным антиквариатом.
Комната впечатляла богатством обстановки, однако Гарри предпочитал модерн двадцатого века. Его чистые линии, стеклянные и хромированные части производили приятно эстетическое впечатление. Кроме того, это был стиль зарождения медицинской науки — периода, когда человечество начало понимать, что хорошее здоровье — это не случайность, что его можно купить, если люди захотят за него заплатить.
Гарри уже приходилось видеть декана Мока, но он не разговаривал с ним.
Его родители не могли этого понять, считая, что раз он врач, то тем самым равен по рангу всем работникам Медицинского Центра. Он постоянно объяснял им, насколько велико это место и как много людей в нем работало: 75 000–100 000 — только статистики знали точно. Однако это не помогало, они по-прежнему не могли его понять, и Гарри прекратил попытки объяснить что-либо.
Декан его не знал. Одетый в белую блузу, он сидел за столом, изучая бумаги Гарри, проецируемые на вкладке из матового стекла.
Черные волосы декана начинали редеть, ему было почти восемьдесят, хотя выглядел он моложе. Он был из хорошей генетической линии и имел репутацию отличного врача. Протянет еще лет двадцать, подумал Гарри, даже без уколов долголетия. Разумеется, к тому времени, принимая во внимание его должность и достижения, ему наверняка дадут отсрочку.
Мок вдруг взглянул вверх, и Гарри опустил глаза, но все-таки успел заметить в глазах Мока что-то вроде страха или отчаяния.
Этого Гарри понять не мог. Налет действительно был дерзким, под самыми стенами Центра, но ведь в этом не было ничего нового. Налеты уже бывали и наверняка будут совершаться и дальше. Если появляется что-то ценное, неблагонадежные люди пытаются это украсть. Во времена Гарри такой ценностью были лекарства.
Мок наконец заговорил:
— Значит, ты видел этого человека? Ты мог бы опознать его, если увидишь снова или если тебе покажут хороший солидограф?
— Да, сэр, — ответил Гарри. Почему Мока так взволновало это дело? Ведь он уже рассказывал обо всем главному врачу и коменданту полиции.
— Ты знаешь губернатора Вивера? — спросил Мок.
— Бессмертный!
— Не в том дело, — нерешительно прервал его Мок. — Ты знаешь, где он живет?
— Во дворце губернатора. Сорок миль отсюда, почти строго на запад.
— Да, да, — сказал Мок. — Ты отнесешь ему известие. Известие. Груз похищен. Похищен. — Мок имел обыкновение нервно повторять слова, и приходилось слушать внимательно, чтобы не потерять нить рассуждений. — Пройдет неделя, прежде чем мы подготовим следующий транспорт, неделя. Не знаю, как мы сумеем его доставить. Не знаю. — Последние две фразы Мок пробурчал себе под нос.
Гарри пытался понять, для чего все это. Отнести губернатору известие?
— Почему вы не позвоните ему? — бездумно спросил он.
Вопрос вырвал Мока из задумчивости.
— Подземные провода перерезаны. Перерезаны. Нет смысла их чинить. Люди, которых мы посылали для этого, гибнут, и даже если им удается, на следующую ночь провода перерезают снова. Радио и телевидение глушатся. Приготовься. Тебе придется поспешить, чтобы добраться до юго-западных ворот до комендантского часа.
— Но ведь меня впустят, — если я покажу пропуск, — сказал Гарри, ничего не понимая. Спятил он, что ли?
— Я тебе не сказал? Не сказал? — Мок провел рукой по лбу, словно убирая паутину. — Ты идешь один, пешком, переодетый гражданином. Конвой был бы полностью уничтожен. Уничтожен. Мы пытались. Три недели у нас нет связи с губернатором. Три недели! Он наверняка начинает беспокоиться. Нельзя допустить, чтобы губернатор начал беспокоиться, это нездорово.