— Прокоп Кандзюба!
— Как? Прокоп Кандзюба? А его за что? Его ж выбрало общество?
Староста объяснил:
— Я за ним послал. Он сейчас будет.
— Хорошо. А пока... Андрий Волык! Ведите!
— Волык... Андрий...— прокатилось эхо.— Тут... вот он...
— Ой, боже, в чем он перед вами виноват? — кричала Маланка.— Не трогайте его!
Ее голос заглушило тонкое, резкое, неумолкаемое верещание, похожее на визг поросенка под ножом, и только изредка вырывались отдельные слова. Не хотелось верить, что это человеческий голос.
Толпа тем временем двигалась, кипела и выбросила из себя, как похлебка пену, сухую, растрепанную фигуру калеки.
— Иди... иди... вот он... вот тут... Не поможет.
Его толкнули, и он упал на колени перед Максимом, бледный, весь измятый, беспомощный, как чучело в конопле, с культяпкой вместо руки.
У него на губах еще бился крик:
— Смилуйтесь... мужики... я ни в чем не виноват.
Он поклонился, коснувшись лбом земли.
Максим поставил Андрия на ноги.
— Крестись.
Андрий сейчас же послушно поднес ко лбу искалеченную руку.
— Бейте его.
Так он и упал. С ним покончили сразу.
И снова по кровавой дороге потащили тело к воде.
Но сейчас же принуждены были бросить. Их остановил шум. Толпа содрогнулась от глухого стона ужаса, от шума поднятых рук.
— Смотрите... вон там... вон там... встает... он еще жив... Семен... Семен...
В канаве из воды поднялась спина, как островок, на мгновение поднялась рука, словно ловила воздух, и снова упала. Еще два-три движения, колебания — и длинная фигура разогнулась медленно и закачалась на нетвердых ногах, как привидение в черной сетке стекающих вод. Большие Семеновы руки, будто рачьи клешни, напрасно искали, за что бы ухватиться.
— Он выйдет!.. Он сейчас выйдет из воды!..
Те, которые волокли тело Андрия, вскочили в воду и одним ударом топора уложили Семена назад на место.
И снова тишина сдавила сердце в кулак, снова болезненная жажда кровавого слова превратила минуту в вечность. Чья теперь очередь? Кого позовет смерть? Каждое новое имя давало остальным возможность передохнуть во время короткой отсрочки.
Однако напряженную тишину ничто не нарушало. Пидпара шепотом советовался с Максимом, и только за плечами толпы билось и разрывалось причитанье Маланки да женский плач.
Внезапно все встрепенулось, ожило. Толпа вздохнула огромной грудью, и словно рябь пробежала по ней, как по воде.
— Ведут! Прокоп идет!
Прокоп подходил спокойный и деловитый, как всегда. Так же, как всегда, аккуратно лежала на нем одежда; как обычно, медленны были его движенья. И невероятным казалось, что этот человек идет на смерть. Вот сейчас подойдет, остановится, достанет из кармана засаленную тетрадку и прочитает обществу, сколько вспахал, засеял и что продал. Иначе не могло и быть.
Все глаза вонзились в него. А он спокойно приближался.
Ему попалось под ноги пятно свежей крови. Он заколебался на мгновенье, точно боялся вступить на кровавую дорогу, побледнел и поднял глаза. Они остановились на ружьях, вилах, топорах, на Пидпаре и группе людей, уже стоявших наготове. Он понял.
Однако поздоровался.
Пидпара махнул на него остриями бровей.
— Почему сам не пришел? Еще посылать за тобой... Готовься. Дашь ответ перед богом.
— Разве ты поп? Я дам ответ обществу. Оно выбирало меня.
— Поздно уже, братику. Сейчас помрешь.
— За что?
— Некогда разговаривать с тобой. Сам знаешь. Быстрее говори, что хочешь сказать.
— Общество так присудило?
— Общество.
Прокоп взглянул вокруг. Рядом с Пидпарой стояли Олекса Безик, Иван Короткий, Александр Дейнека, дядя Панас. Все единомышленники.
— И вы против меня? Что я сделал?
Они молчали.
Спасенья не было.
Дядя Панас прикоснулся к его плечу:
— Может, позвать Марию?
Прокоп безнадежно махнул рукой.
— Позовите.
Она едва протиснулась сквозь толпу — в новом жестком кожухе, в который кутала ребенка, и сейчас же упала на оба колена на мокрую от крови землю.
— Помилуйте нас, пан староста, и вы, честной мир... Если б его не выбрали, он бы там не был.
Она кланялась низко, вместе с ребенком, то в одну, то в другую сторону.
— Довольно, Мария... вставай...— останавливал ее Прокоп.— Слушай, Мария...
И на минуту замолчал. Забыл все сразу.
— Слушай, Мария... Вот что... лошадь продайте... зачем она вам...
— Ой боже! — голосила Мария.