Я зашел в соседний, поднялся на второй этаж по скрипучей лестнице и, с трудом дотянувшись до звонка, вонзил палец в кнопку. Раздались шаркающие шаги, и дверь открылась.
– Здрасте, баба Рая! К вам можно?
– Заходи, милок. Заходи. Не разувайся. Не прибрано. Ты откель такой красивый?
– Так, споткнулся…
Когда отца Трюханова забрали в СИЗО, Вадим остался жить с бабушкой[1].
О моей роли в разоблачении мичмана-двурушника они, разумеется, ничего не знали и знать не могли. Я же, мучаясь интеллигентскими комплексами, стал чаще заходить в гости к Трюхе. А с бабой Раей мы и раньше чуть ли не дружили. Боевая медсестра со времен Великой Отечественной в моем плачевном положении была более чем кстати.
– А ну-ка, давай сюда эту грязь. – Баба Рая отобрала у меня тряпку и подтолкнула в сторону кухни. – Деретесь все и деретесь. На, приложи! Только разморозила.
Она припечатала к моей испорченной физиономии смачный кусок говядины, сочащейся красным.
– Ниче се! Кто это тебя так, Булка? – Это из комнаты появился Трюха, местный пироманьяк и поджигатель. – Это что, Тоха, что ли?
Понятно?
А ведь Трюха и не аналитик вовсе. И далеко не Сократ. Ишь ты, даже не напрягаясь определил злодея.
– Не знаю точно, Вадюха. Темно было. Я чего зашел-то. Ты ведь с Исаковым, ну, с Тохой, учишься вместе?
– Ну.
– А где живет, знаешь?
– Ну где-то за балкой…
– Понятно, что за балкой. А точнее?
Трюха наморщил свой широкий лоб.
– Давай сюда мясо, – прервала нас баба Рая, – а ну, выше голову. Терпи, солдат.
На губе зашипело. Ваткой, смоченной в перекиси водорода, она стала врачевать мои боевые раны, крепко ухватив за подбородок.
– Вадюха, вспоминай, – просипел я сквозь сжатые зубы.
– Ну, дом там… с крышей… ворота железные… зеленые…
– Спасибо, баба Рая. Вадим! Ты показать сможешь?
– А зачем тебе? Поджечь хочешь?
Нет, он неисправим!
– Я вам подожгу! Оболтусы. Так подожгу, что задницы тушить придется!
– Баб Рая! Вы же меня знаете! Какие поджоги? Я образцовый и законопослушный первоклассник. И хорошо влияю на Вадика. Вы же сами говорили!
– Образцовый. Вон у тебя под глазом образец твой. Мясо еще приложи.
– Так это я с брусьев упал. На тренировке.
– А дом ищешь, где брусья живут?
Старая школа. Фронтовики! На мякине не проведешь.
Я вздохнул.
– Баб Рая, брусья – это официальная версия. Для родителей. Тебе скажу по блату: кто фонарь подвесил – понятия не имею. Может, и Тоха. Разобраться хочу.
Прямо кожей чувствую, как оттаивает пожилая, опаленная войной медсестра, навидавшаяся за свою долгую жизнь такого, чего нам, соплякам, и не снилось даже. Да и не только соплякам. Ведь всего-то и надо в общении с ней не врать.
Интересно, а почему так фронтовики врунов не любят? Я ведь это давно заметил. Может быть, это как-то связано с проблемой выживаемости в годы военного лихолетья? Врет – значит, человек ненадежный. И такого спину прикрывать не оставят. Наверное, так…
– Ладно. Пойду. – Я спрыгнул со стула. – Спасибо, баб Рая. Все а-атлична! (Ее любимое выражение.) Вадюха, я зайду перед школой. Давай на полчасика раньше выйдем. Покажешь этот домик с крышей. Лады?
– Ну.
– Чего ты – ну да ну, – неожиданно напустилась на него бабуля, – сказано покажешь – значит, покажешь. Попробуй проспать…
И подмигнула мне. Озорно, по-девчачьи.
Вот так!
Иногда мне кажется, что она подозревает… сколько мне лет на самом деле.
Уходить по-английски легко.
Вы попробуйте прийти так же.
Вот у меня, к примеру, не получилось. Да и любой англичанин сдулся бы на моем месте. Возвращение домой оказалось шумным и эффектным.
– Да что же это творится такое?! Что за тренировки у вас такие дикие? Я вот приду завтра к вам в спортзал. Поговорю с этим вашим тренером. Они что, решили изуродовать мне ребенка? А ну иди на кухню, сюда, к свету. Боже! Как можно умудриться – вот так упасть? Подожди, сейчас зеленку принесу…
– Мама, стой! – кричу в ужасе. – Не надо зеленку! Мне обработали уже все перекисью и… стрептоцидом.
Зеленка! Не дай бог!
– Да подрался он, – флегматично заявил отец, только бросив взгляд в мою сторону из-под газеты, – в глаз получил за что-то.
– Он на пустыре каждую субботу дерется, – заложил меня с потрохами родной четырехлетний брат и тут же непоследовательно подставился сам: – А ты мене туда ходить не разрешаешь…
– Не мене, а мне, – автоматом восстановила гармонию мать. – Витя, это правда? Ты подрался?
Вот зачем ей это надо знать?