— Да не беспокойтесь, я уже отменила, так что скоро начну набирать вес. И всё у меня будет хорошо.
Правильнее было бы сказать и всё у меня было хорошо. Было. Вот именно, и уже не будет, ведь судьба даёт не слишком много шансов. Получил один и держи его крепко, не выпускай из рук, потому что другого уже не будет. И всё, что могло быть хорошего, я уже испытала, а теперь нужно радоваться тому что есть и не гневить судьбу.
— Алексей Вильямович, — беру я его за руку. — Я хотела вам что-то сказать. Я знаю, вернее, я догадываюсь, что Роб говорил с вами обо мне и, возможно, об этом вечере сегодняшнем тоже. Я хотела попросить у вас прощение. Он иногда бывает несдержан излишне резок или даже груб, и если вы почувствовали это по отношению к себе во время того разговора с Робом, пожалуйста извините его, он сделал это единственно из-за своей любви ко мне, из-за того, как он представляет свой долг по отношению ко мне. Очень вас прошу, не сердитесь.
— Что ты, Алисочка, мне не за что на него сердиться. Да, мы разговаривали, и под впечатлением от того разговора, я звонил тебе и может быть был как-то превратно истолкован. Так за это я сам готов попросить у тебя прощения. Мы тогда с твоим женихом хорошо поговорили, и я понял насколько ты важна для него.
А ещё я впервые задумался насколько важна для тебя поэзия, и тогда же я осознал что был не слишком хорошим партнёром. Я часто тебя подводил часто тратил твои деньги не раздумывая и полагая, что они слишком легко тебе даются. Я был даже не всегда до конца честен с тобой. Именно поэтому я понял, что не должен тормозить твой путь и сдерживать твой творческий рост. Я мешаю тебе, и именно поэтому я принял решение что тебе нужен кто-то помоложе, лучше интегрированный в современную культурную среду.
— Ну что вы, Алексей Вильямович, вы столько сделали для меня и я вам так благодарна. Даже одно сегодняшнее выступление, ведь это настоящий поворотный пункт в моей поэтической карьере, — я улыбаюсь, потому что стараюсь не называть себя поэтом, это слишком огромное слово для меня.
— К сегодняшнему мероприятию я-то как раз практически и не имею отношения, дорогая моя. Ведь это именно Роб всё пробил и обо всём договорился с нашими, так сказать, литературными воротилами. И пиар, и банкет, и критика — всё это его рук дело. Разумеется, я кое-что тоже сделал, но первенство в организации твоего концерта безусловно принадлежит твой мужу… или жениху.
Это известие буквально придавливает меня. Роб, ты повсюду, и даже сейчас когда тебя нет рядом, я чувствую твою силу и твою заботу. Прости меня, я знаю мы больше не вместе, но спасибо тебе, за то что был в моей жизни.
Я выхожу на сцену совершенно безумная и ошалевшая. Мой разум полон одной лишь мыслью, и эта мысль — Роб.
Я читаю стихи запланированные по программе но в каждом из них я кричу именно об этом, я кричу о своей любви об ужасе потери и горечи осознания своей ошибки. Я кричу о том, что тяжело и горько не встретить свою любовь, но вдвойне горько встретить её и отринуть от себя.
В моих глазах стоят слёзы, они преломляют лучи прожекторов и рисуют причудливые картины света и тени. Я не вижу публику, я не вижу зала, я не вижу ничего, кроме Роба.
И потому как замирает публика, и потому что все звуки исчезают, будто я оказалась в абсолютном вакууме, и потому как вибрирует и нервно реагируют на каждое слово на каждый звук зал, наполненный людьми, я понимаю что со мной происходит что-то неординарное.
Я читаю свою программу, стихи, многие из которых читала сотни раз, но никогда до сегодняшнего дня я не наполняла их такой лавиной эмоций и переживаний. Никогда ещё слова написанные мной не превращались в реальное проявление жизни, никогда они не становились такими объёмными и живыми.
Зал взрывается овациями, и сотни глаз пожирают меня, но я сегодня одержима Робом и ничего не замечаю. Стихи — это голос моего сердца, и он отзывается в аплодисментах моих слушателей.
Моё последнее стихотворение я читаю лично Робу. Я представляю его сидящим в зале и обращаюсь прямо к нему. Я говорю о своей любви, о том что я поняла, о том как сильно я его люблю и о том, что без него жизнь стирается и исчезает, превращаясь в тающее воспоминание.
Я кричу о том, как страдаю без него и медленно погибаю. И ещё я прошу его чтобы он простил меня и хоть когда-нибудь снова появился в моей жизни.
Я читаю стихи и по моим щекам льются ручьи слёз, мои плечи дрожат от едва сдерживаемых рыданий, а моё сердце колотится так, будто это последние секунды жизни. Я вся в огне, и я не знаю что мне делать.
Ждать тебя на рассвете или на закате
Глядеть в тусклое небо, я больше не буду
Знаю, ты уже не придёшь и на этой кровати
Меня не коснутся твои горькие губы
Но незачем больше об этом… хватит…
.
Незачем больше помнить, кто вспоминает…
Новая жизнь начнётся помимо нашей воли
Незачем помнить. Всё без следа навсегда исчезает
Не оставляя места для слез и боли
Не помнить, не знать и время как снег растает
.
Не чувствовать, что больше не будет тела
И боли не станет и никто не увидит
И не узнает, что стёрлось или сгорело
Поблекло, исчезло или сошло с орбиты
Померкло, разрушилось и охладело
.
И вдруг происходит чудо. Роб, которого я представила сидящим в зрительном зале, оживает. Он поднимается с кресла и делает несколько шагов к сцене. Я так хорошо и точно представила его, что он точь-в-точь как настоящий, как настоящий живой Роб из плоти и крови. Я даже опасаюсь, что могу перепутать его и действительно принять за настоящего. Впрочем, сейчас я плохо вижу из-за слёз, и моя голова как-то подозрительно кружится.
— Алиса, — говорит мой придуманный Роб, поднимаясь ко мне на сцену.
Он подходит ко мне вплотную и обнимает закрывая от зрительного зала.
— Алиса, — повторяет он, — я здесь, я люблю тебя. Я больше никогда тебя не отпущу.
Я тоже обнимаю его и прижимаюсь к нему так крепко, как только могу. Я чувствую огонь его тела и железные мускулы под костюмом. Я вдыхаю знакомый и ни с чем не сравнимый аромат мирры и пряностей и начинаю догадываться что он, этот выдуманный мною Роб, на самом деле настоящий, тот самый живой Роб, которого я уже не надеялась увидеть.
Головокружение становится невыносимым и я погружаюсь в сладкий туман, из которого на меня смотрит прекрасное лицо. Лицо Роба.
***
Я крепко держу его руку и не выпускаю из своей ни на секунду, он бедный даже в туалет не может сходить.
— Разве ты не чувствовал, что я тебя искала и что мне было очень плохо без тебя?
— Прости меня. Я думал тебе так будет лучше.
— А мне не было. Мне было очень и очень плохо.
Он ничего не говорит и снова прижимает к себе, а потом целует моё лицо, мои влажные глаза и сухие, потрескавшиеся губы.
— Роб… — шепчу я и глажу его руку.
Мы сидим в приёмном покое, куда меня привезла скорая помощь. Видано ли, упала в обморок прямо во время выступления.
— Это всё нервы, это всё нервы! — причитал Сысуев, когда меня укладывали на носилки. — И дурацкие диеты. Аккуратнее, прошу вас…
Меня привезли сюда, осмотрели, сделали анализы и велели ждать. Ну и хорошо, я могу ждать целую вечность, не выпуская руку Роба. Я разглядываю его глаза и снова вижу в них тёплую тягучую карамель с кусочками золота. Я трусь щекой об его шершавый и колючий подбородок и пытаюсь унять внутреннее ликование и радость. И почему, всё-таки, я такая дурочка…
— Я тебя искала, — шепчу я. — Где ты был?
— Больше тебе никогда не придётся искать меня, родная. Я обещаю.
От этого «родная» у меня щемит сердце и увлажняются глаза. Чтобы он этого не заметил, я меняю тему:
— А почему ты закрыл рестораны?
— Да, решил, нечего больше буржуев кормить. Вот, орден получил и всё. Хватит.
Я улыбаюсь. Это потому что я в обморок упала он теперь со мной, как с ребёнком?