- Да, Фатали, - говорит Мирза Шафи, - тебе уже двадцать, и ты образован, знаешь фарси, арабский, тюркские языки, восточную поэзию и философию Востока, усвоил и русский, но это без меня, я слышал, как ты у казармы с офицером говорил, да, сам изучил, одолел, почти наизусть знаешь премудрый, с обилием темных и неясных частей и смыслов Коран. Мы с тобой говорили о суре "Скручивание", помнишь? Когда солнце будет скручено, как фитиль, и когда звезды померкнут, отлетят, и когда горы с мест своих сдвинутся, и когда девять месяцев беременные верблюдицы будут без присмотра, и когда все звери столпятся, и когда моря перельются, и когда зарытая живьем будет спрошена, за какой грех она убита, и когда тайные свитки развернутся, и когда небо будет сдернуто, и когда ад будет разожжен, и когда приблизится рай, узнает душа, что она приготовила... А дальше как? теперь ты!
И Фатали (сколько зубрил он эту суру!) продолжает:
- ...но нет, клянусь движущимися вспять, текущими и утекающими в небытие, и ночью, когда она тьма, и зарей, когда она дышит! Это - поистине слово посланника благородного, обладающего силой у властителя могучего трона, встречающего покорность; и ваш товарищ не одержимый, он ведь видел его на горизонте, и он не скупится на скрытое. И это - не речь сатаны, побиваемого камнями. Куда же вы идете? Это ведь только увещевание мирам, тем из вас, кто желает быть прямым. Но вы этого не пожелаете, если не пожелает он.
Да, есть еще во что углубляться, чтобы постичь до самого донышка, хотя это недоступно разумению смертного, - в волшебные мгновения всевышний желал ниспослать Мухаммеду свои откровения, чтоб через него росло племя правоверных; не все ясно в Коране, но жизнь впереди ясна, ибо закончились в этих краях кровопролитные сражения.
- А Шамиль?
- Да, да, пожары потушены, хотя кое-где земля еще дымится, очажок огня то здесь - затаптываешь сапогом, то там - надо спешить, чтоб каблуком, каблуком, вдавить, растоптать, в пляс, в пляс!...
А потом Мирза Шафи задал Фатали странные вопросы:
- Любил ли ты, Фатали? По глазам видно - не любил. А если не любил, то ты еще не вполне человек.
Но, как сказал один поэт, неважно кто (Фатали потом узнал: сам Мирза Шафи!), любовь мужчин не терпит многословья, чем ярче пламя, тем прозрачней дым. Ладно, ответь мне тогда: ненавидел ли ты? Нет? Ну тогда ты и вовсе не человек еще!... - оказывается, для того лишь, чтоб к главному перейти вопросу: - Но скажи, какую ты цель преследуешь, изучая Коран?
?!
- Неужели и ты хочешь стать лицемером и шарлатаном?
- Мирза Фатали, не трать попусту свою жизнь, найди другое занятие.
Никто не гнал, а ты уже скачешь над пропастью, и такое творят хлынувшие вдруг из-за поворота скалы, будто живые существа, разорванные клочья тумана, только держись!
гибель зодчего-отца, - сначала ослепили, чтоб другие ханы не смели заказывать и чтоб не повторились узоры в их залах;
и какие-то бесы шепчут вдруг едкие эпиграммы, и ты не можешь их не писать;
и служба у великовозрастной дочери гянджинского хана - красотой не взяла, может, покорит ученостью чье-либо сердце? и губы-лепестки ее младшей сестры Зулейхи;
и песни, и стихи, и безумство - похитить Зулейху!!!
и плети за то, темница, а утром - повесят;
но утро наступает иное: битва, царские войска, бегство хана, не до безумца поэта;
переписка книг, чтоб прожить;
и снова бесы шепчут злое, колкое - эпиграммы!!
и новые побои;
и тут грузинское восстание, беглый грузинский князь в келье Шах-Аббасской мечети (переметнется к персам?., исчез князь!);
и польское восстание, и какой-то чудной востоковед, знающий гянджинского Шейха Низами наизусть!...
и стихи, стихи...
а Фридрих уже в пути; он спешит, какое-то неясное предчувствие славы: нет Гёте, пуст горизонт, новый гений на небе немецкой поэзии?...
и горцы - что им?
и Бакиханов.
стихи!!
"Фатали, может, и тебе?" И Фатали не помнит, как сами собой родились на фарси ранней весной стихи, когда сюда пришла роковая весть о гибели Пушкина: бейт к бейту собрал, сложил свою "Восточную поэму".
Но еще предстоит встреча с бароном Розеном в Тифлисе, куда они приехали с Гаджи (за паломничество в Мекку!) - Ахунд-Алескером, чтобы с помощью Ба-киханова устроиться на работу: служить царю. И в каждой трели окрыляющее: "Я верноподданный!"
Дважды приезжали: весной (а Бакиханова нет. "Ждите, - сказали им в канцелярии, - скоро прибудет из Петербурга") и поздней осенью. Юноша понравился Бакиханову: открытый чистый взгляд, умные глаза, сдержан, В восточных языках превосходен, а с русским - не очень. Что ж, двадцать один год уже Фатали, поработает здесь, осилит и русский. И неизвестно, как отнесется еще барон Розен, а он, к удивлению Бакиханова, тотчас согласился: "Ты думал, что не приму, раз просишь ты, а я приму и развею миф о твоей незаменимости".
И приказ за номером 485 (только начался январь тридцать пятого года и уже столько?): Шекинского Муллы Гаджи Алескера сын Фет-Али, зная российской грамоте и хорошо обученный языкам арабскому, персидскому, турецкому и татарскому, назначен по канцелярии его превосходительства штатным переводчиком".
Часть первая,
ИЛИ НЕСКОНЧАЕМЫЙ КРИЗИС ИЛЛЮЗИЙ
Но прежде - о первом серьезном поручении барона переводчику своей канцелярии Фатали.
Какая мелкая месть (и так отныне и на всю отпущенную жизнь)!
Это часто теперь: воззвания, прокламации, листовки в стан мятежных горцев - чтоб сдались, угомонились, стихли.
- Объявить горцам! - велит барон. И отчего-то по-арабски.
- Может, лучше по-тюркски? - предлагает Фатали. Или это - испытание?
- Как угодно! Только втолкуйте им так, чтоб засело в их тупых башках! Что впредь!...
И грозит, и стращает, разгневан барон; и насчет бурок (??) - будут конфискованы бурки, купленные ими, - кем? горцы и те, и эти! - у андийцев и привезенные сюда, в Тифлис, или куда-либо в наши пределы! И что об этом предписано и гражданской милиции.
- Никакого спуску! Война по всем направлениям! И до полного истребления!
И месть эта потому, что мятежный Гамзат-бек ширит свою власть в горном Дагестане и берет верх над домом аварского хана, преданного царю; но разве можно верить и ему?! тучный, как кабан, дикарь!
И Фатали впервые услышал о полководце Гамзат-бека - Шамиле, легко склонившем андийцев, койсублинцев, гумбетовцев, анкратальцев, богуляльцев, джамалальцев... - привыкай, привыкай!
Особенно был разгневан барон, когда узнал, что Гамзат-бек обманул аварскую ханшу; ей надо было немедленно сообщить им через лазутчика, ведь знает, кому мы платим! и никто не отговорил ее послать детей на переговоры к Гамзат-беку - он тут же обезглавил сыновей ханши и, пленив ее, захватил Хунзах.
- Сыграйте на религиозных чувствах старшин Хунзаха! Насчет Кербелы и убиенных имамов!
- Но они сунниты! - робко вставил Фатали.
А барон глух:
- Вызовите у них эти страсти, чтоб с Гамзат-беком покончили!
Барон забраковал сочинение Фатали: "Да-с, еще не оперились!"
Но к чему эта ложь?!
"Убит Гамзат-бек!" И барон - какая улыбка на лице! - только что сообщил военному министру: "В мечети во время молитвы". И первый, и второй имамы пали при бароне Розене. Государь будет доволен: и Гази-Магомед, и Гамзат-бек. Сам барон, это было начало его деятельности на Кавказе, отправился в бой, чтоб сломить сопротивление Гази-Магомеда. Битва при Гимри была кровавая и упорная, и Гази-Магомед пал. Да, да, это была ошибка барона!! Он велел выставить тело в том виде, как нашли, чтоб вселить полезный -страх, но действие оказалось противным: смерть возвратила имаму важность, он держал одной рукой бороду, совершенно белую, окаймлявшую смуглое лицо его, а другой указывал в небо: положение как при молитве!! и доверие к его учению воспламенилось с новой силой! весь вид Гази-Магомеда звал на борьбу: он лежал в зеленой чалме, растянулся во весь свой высокий рост, худощавый, с выразительным лицом.
И Гамзат-бек! Чужими руками! Розен пожаловал убийце - Хаджи-Мурату чин прапорщика милиции и официально поручил управлять аварским ханством; а потом, чтоб снова посеять козни, Хаджи-Мурату велено уступить ханство верному человеку царя - Ахмет-хану Мехтулинскому. Долго за ним охотились, Гамзат-беком, и неизменно он как призрак ускользал, - всегда был одет в белое, а на шапке носил чалму, серую, белую или черную, смотря по обстоятельствам: во время въезда в Хунзах был в черной чалме, потому что Мухаммед в день входа в Мекку тоже имел черную чалму; какие-то дезертиры в царских мундирах сопровождали его повсюду, отчего разнесся слух, что телохранители - беглые солдаты царя.