И все же слово! и прежде - освободить его от оков цензуры: без вольной речи нет вольного человека! На бесплодный ропот в кругу семьи и двух-трех близких, не утешенье благородным негодованием, чаще молчаливым, - молчанье рыбы или раба.
А нужно ли, Фатали? не проклянет ли тебя спящий, когда пробудится? чем ты можешь ему помочь?! И все-таки: будить спящих, стращать деспота, грозить гласностью верховному правителю; отрекись, если во взоре сонная тупость, если немощен и нет сил управлять! Грубая лесть! сколько уже было, а коротка память!
Взятки. Видят и знают все. Но всеобщее молчание, ибо нельзя. Мертвечина. Застой. Губернатор оказывается взяточником: судить?! Его делают сенатором. Или членом Государственного совета. Но зато строго наказывается - и об этом трубят повсюду! - мелкий чиновник, стянувший гривенник.
Поехал как-то Фатали навестить больного Ахунд-Алескера. Вышел на улицу. Три крестьянских парня, и он:
- Бек измывается над вами?
- Ну что вы, мы так ему благодарны, кормильцу нашему!
- Он же тебя вчера нещадно сек!
- Нас иногда полезно сечь, чтобы дурь в башку не лезла!
Баррикады? Кровь?! а потом топор палача?! Об этом говорят глаза крестьянских парней в родной Фатали Нухе.
- Знаете, господа, новые подметные письма! оттуда!
Ну да, откуда же узнаешь новости о том, что под носом?! Только издалека. Не успели отрезать веревку, на которой всех держали, сам не ездил и других не пускал, как вдовствующая императрица дала Европе зрелище истинно азиатского бросания денег, варварской роскоши; она больна - как не заболеть, когда амнистия? ее пугают призраки, восставшие из рвов Петропавловской крепости, из-под снегов Сибири.
В Риме августейшая больная порхает как бабочка; "в Ницце - пикники, dejenes flottans - на море, Фатали, надо изучить французский!! какую надобно иметь приятную пустоту душевную и атлетические силы телесные (Зашел кто-то: "Что вы тут?" - "Да вот, наш Фатали сюжетик своей новой пьесы рассказывает"), какую свежесть впечатлений, чтоб так метаться на всякую всячину, чтоб находить himmlisch4, Фатали, и немецкий бы! А разве недостаточно моих фарси, арабского и турецкого?! Увы! то захождение солнца, и все толпами устремляются, чтоб увидеть закат, то восхождение ракет, находить удовольствие во всех эти приемах, представлениях, плошках, парадах, полковой музыке, церемонных обедах и обедах запросто, на сорок человек, в этом неприличном количестве свиты, в этих табунах - лошадей, фрейлин, экипажей, статс-дам, камергеров, камердинеров, лакеев, генералов, наших послов!"
Хлынули, хлынули, чтоб предаться сенсуальной жизни, окунуться в омут (парижских?) любовных утех, но непременно с гигиеническими перерывами, чтоб заняться (в Италии?) античностью. А кое-кто и в жокей-клуб (и в демократические консилиабулы).
Надежды? новый государь? может, без огнедышащих катаклизмов? как англичане, с обычным флегматическим покоем, тихо и у себя, и в колониях, где, так сказать, туземцы?
Или мы настолько забиты и загнаны? Или так привыкли краснеть перед другими народами? И считать неисправимыми наше крепостное право, тайную полицию и дикости, взятки и розги, что потеряли доверие к себе, мол, труд этот не по плечам, авось будущие поколения! Или это шутки, сочиненные иностранцами?
О, Фатали! цены бы тебе не было, если б к твоим восточным да эти европейские языки! Ты б властвовал, помимо тюркского и арабского (и фарси), еще в трех мирах: романском, германском и русском!
Да, манифест! Официальные приемы, пышные балы, торжественные богослужения, парадные обеды и спектакли, народные гуляния по всей империи, иллюминации, - заставить забыть и проигранную войну, и звон кандалов, всюду кости, скелеты, черепа, - вы, кажется, хотите приобрести для трагического противовеса суетному оптимизму и раболепию за звезды и ленты хоть какой череп?! а отечество им что дойная корова, озолотить любовниц и льстецов, в какой-то век кто нами правит?!
Ах, прогнан ненавистный всем Клейнмихель!
Ах, возвращены из ссылки те, кому судьба отпустила почти библейское долголетие! Снят запрет показываться у священных ворот Зимнего дворца и у дверей дома московского главнокомандующего! Что еще? Не слышно! громче!... Ах, проект железных дорог! да еще новый тариф на кофий! Ну да, ведь настоящего кофию нет, лишь замены - цикорий, желудевый! а как же? и то, и другое, и третье, абвгдеж... я!
И отменен дикий налог на заграничные паспорта! А то как прежде пробирались во Францию? Секретным, воровским путем! Помните: ведь в наших паспортах воспрещалось официально поименование сей страны!
Что еще?! Неужто уже прошло время гаданий в узком кругу? глубоко запрятанных надежд? всяческих аспирации? Иллюзий, что государь ничего не видит из-за стропил лесов канцелярий, из-за пыли, поднимаемой грохочущими сапогами, идущими карать, и не слышит, ибо глохнут уши от орудийных залпов (и лести)? Но от кого узнаешь? от поэтов Третьего отделения? Эти беллетристические фабрикации! амврозии возвышенных чувств! от чиновников? они знают службу, но не знают России. Случаются, правда, дискуссии, полемика, можно кое-что выудить, но ведь полемика эта - часто полузатаенный, полувысказываемый дрожащими губами донос! петербуржцы расскажут? они заняты поисками связей с должностными лицами, жаждут Владимира, чтоб надеть его, и не ведают, что он висит у них или как ошейник с замочком у собаки, или как веревка оборвавшегося с виселицы.
Или москвичи расскажут, занятые только тем, что каждый день доказывают друг другу какую-нибудь полезную мысль, - к примеру, Запад гниет, а Россия цветет? Популярны в верхах, им и журналы, им и всякие в подмогу утки-селезни, и безголовые солисты, тугие на одно ухо, и чалмоглавые, но с крестом под рубашкой, лихо чавкающие и чевкающие, - прославят, профимиамствуют, да-с, популярны, пожурят их и отпустят, чтоб еще пышнее цвели, ибо предполагается в них нравственная связь с самыми глубокими затаенными стремлениями национального духа.
- А как же? - в минуту откровенности делится с Фатали Ладожский, после того как не удалось уговорить (насчет принятия христианства). - Ведь заявлена ненависть к европейскому движению и благоговение к святости духа, и потому относительно большая свобода мнений, чем у других, которые, увидев пятно, кричат караул, а это - всего лишь игра света и тени; впрочем, чтоб не зарывались, нужен и надзор, да-да, рука администрации, чтоб не очень уж дразнили!
Министры?! Погашения и помрачения?! Дело у них идет, но не двигается. А кое-кто и грабительством казны занимается, обогащает себя через государство и службу. Вот вам и реестр идеалов! Или джентльмен западный с подстриженной головой (Вы что же, стрижетесь у эФ, Фоге?!) и щегольской бородой? Живущий амфибией посреди двух миров - западного и азиатского? По ту сторону ему рассказывают (и он лишь усмехается в пышные усы), что-де "ваши мужики детей продают в сераль великого хана Тартарии", а по эту выльют ушат грязи (а заодно и бороду в щи ткнут) за пристрастие к миру лореток и горячее желание, родившееся в пылу похмелья, бросить капитал в жерло предстоящей революции.
А он, кто амфибия, понимает, что на него смотрят в том мире, где жокей-клуб (и мир лореток), как на подосланного царского шпиона или бессовестного обманщика (и с эФ: афериста). "Только, - слезно умоляют вежливые господа, - не вмешивайтесь в польские дела!"
О, неофиты критицизма! Не довольно ль этого колоб-родства? Не старайтесь офранцузить себя - в языке, образе жизни, нравах!
И эти утомительные разговоры: и тех, кто на Запад смотрит с надеждой, и тех, кто ушел по уши в извечный дух, о переходной эпохе, всегда у нас всякая эпоха - переходная, и эти амфибии с патологическим состоянием мозговых органов - тоже, кстати, признак переходности. Но что толку рассуждать, думают плывущие меж ними амфибии, про пути-дороги, кто как куда с кем пойдет, про сомнительные чувства, лживые заверения, - все равно никак не ускользнуть от когтей того или другого из мертвецов, ходивших еще недавно по земле, время от времени их призраки меж нами, - но не иначе как комичный или трагический абсурд эти страхи, ибо время надежд, время новых иллюзий.