Но Фатали под оком цензора Кайтмазова лишает героя столь заманчивых путешествий, дабы не ограбили и не пленили его морские пираты, напавшие на каравеллу испанского купца.
А ведь чуть не судили в Лондоне Юсифа, посадив в Тауэрский замок: он поспешил, боясь заразиться чумой, слухи о которой поползли по Лондону, в таверну в одном из близких местечек (Депфорд?), где провел целый день, нарушив предписание ислама и выпив вино за успех своего, увы, убитого на его глазах друга, - Юсифу чудом удалось спастись, убегая от погони, как в Гяндже, когда фанатики с факелами ворвались в духовное училище, чтоб расправиться с еретиком учителем, отвратившим Юсифа от духовного сана; и с рассветом он оказался в Лондоне и, найдя купца, с которым прибыл сюда, ждать его возвращения - покинуть сырой, мрачный и неуютный город и пристать к жарким берегам родного края.
И попала о Юсифе фраза в доклад канцелярскому суду двора ее величества Елизаветы, написанный на казенной судебной латыни:
"...защищаясь и ради спасения своей жизни, тогда и в том месте вступил в борьбу с названным Кристофером, чтобы отобрать у него упомянутый кинжал. И так случилось в этой схватке, что названный Ингрэм, защищая свою жизнь, нанес кинжалом стоимостью в двенадцать пенсов Кристоферу смертельную рану над правым глазом глубиной в два дюйма и шириной в один дюйм, от каковой смертельной раны Кристофер тотчас умер. Кинжал был выбит из рук названного Ингрэма субъектом с длинными черными усами и глазами с сатанинским огнем, оказавшимся купцом из Персии, Josephus Mochammedi filius5, был подвергнут аресту, но сумел бежать, поиски названного субъекта оказались без результата".
И новоявленный тюрок или перс, изучивший латынь в университете, натыкается на некоего подозрительного субъекта Josephus Mochammedi filius и тщетно пытается распутать, кто да что, теряя на это годы, а может, и всю жизнь; а известие сие - всего лишь подрезанные Кайтмазовым крылья фантазии Фатали.
Ах, какая встреча с драмоделом и непристойным поэтом, жаждущим скачек с отпущенными поводьями (а это по части Юсифа-седельника!), который, впав в ожесточение, утверждает (вот у кого Юсиф нахватался бунтарских идей!), что религия - выдумка политиков! Не потому ли Юсиф, став шахом, ополчится на главного моллу, а потом - и на всю религию.
И, начав с пьес, которые, напишет потом Фатали, - пора иллюзий, пора надежд!... - перейдет к собственному жизнеописанию - повести о себе-лжешахе, чтоб плыть в море новых иллюзий.
ЛЖЕШАХ
Мастерская седельника Юсифа, прозванного Пехливаном за богатырское телосложение, находилась на площади, у шахской мечети. Вчера ханским конюхом ему было заказано зашить новые ремни к седлу и починить уздечку, и он, получив за срочность один туман, обещал к вечеру сдать заказ. Сидели пятеро друзей, и он рассказывал им: сначала, это он очень любит, о своих кругосветных путешествиях, когда был молод, а потом о дороговизне - то сгорает урожай из-за длительной засухи, то гниет из-за обильных дождей. Удивляюсь я безмозглому нашему правительству!
И вдруг на пощади показалось густое облако пыли. Юсиф, держа в руке шило, поднял голову и увидел торжественную процессию. "А вдруг ко мне?! за мной?!" - мелькнула мысль.
- А ну-ка, друзья, уходите, пока целы!
Но что это? Впереди шли слуги в пестрых костюмах и четырехугольных шапках, за ними знаменосцы, далее еще слуги, и один нес на голове большой круглый, будто солнце, медный поднос, потом стражники, вооруженные остроконечными пиками, - думали, металлические, а это крашеные палки! - и сопровождающие главного конюшего, который вел под уздцы красивого коня туркменской породы. Седло и попона на спине усеяны драгоценными камнями, нагрудник расшит золотом, уздечка украшена жемчугами, с шеи коня свешивалась кисть изумрудов. За ними - главный молла, военачальник, везир, казначей, звездочет, почтеннейшие ученые, богословы, славнейшие потомки пророка - сеиды, вся знать двора.
Шествие остановилось перед мастерской.
- По предопределению судьбы, - начал главный молла, - ты, мастер Юсиф, с этого дня...
Очнись, Юсиф, это же говорит тебе главный молла!
- ...обряд твоего восшествия на шахский престол!
- Высокочтимый молла! Не сошли ли вы с ума?!
"Ах, какой дерзкий! Будь иные времена!" - Пристало ли вам, почтенному человеку, потешаться над седельником?
Тогда выступил вперед военачальник:
- Ты, мастер Юсиф, являешься ныне...
"Что за бессмысленные речи?! Приняли гашиша? Наглотались опиума?!"
- ...а мы презренные твои рабы, псы твоего двора, можешь повелевать нами!
И начались чудеса. Будто Юсиф в Лондоне, в театре, и появляется белотелый красавец Теймурлан!... Сняв с Юсифа поношенное платье ремесленника ("А как же срочный заказ?!" В кармане остался один туман!), слуги надели на него богатое царское облачение. Главный конющий подвел коня, Юсиф сел, и процессия торжественно направилась во дворец.
Из окон и с крыш глазела на Юсифа удивленная толпа.
И тронный зал! И молитва моллы! И почтительное ожидание знати! И корона - впору, чему немало подивился главный молла. И опоясали мечом, осыпанным бриллиантами. И в руку скипетр. И дружные несмолкаемые крики: "Слава!" Торжественный гимн! Взмыла сигнальная ракета, и тотчас за городом раздались раскаты ста десяти пушечных выстрелов.
Хотя после Хафиза и Саади персидская поэзия пришла в упадок, но нашелся в этот день поэт, Царь Поэтов по имени Сируш, который переиначил недавно сочиненную в честь Шах-Аббаса оду, не пропадать же стихам?! и прославил редкие достоинства нового шаха, тем более что Аббас и Юсиф двусложные!
А потом придворные удалились. Но ушли не все.
- А кто вы?
- Мы евнухи шахского гарема, я старший, а это мои помощники.
- Удалитесь все, а ты оставайся! - Уж для кого-кого, а для главного евнуха Мюбарека нет никаких тайн. - По твоему лицу я вижу, что ты хороший человек, объясни мне, что это значит?
- ... Ах звезды! - "Вот дураки! Ну и ну! И кто нами правил!!"
Но в Юсифе-Пехливане заговорил голод: ведь ничего не ел!
- Я покажу вам дворец, пока будут готовить ужин.
Какие покои!... Первый зал устлан дорогими узорчатыми коврами, на стенах портреты шахов династии Сефевидов, а во взгляде Шах-Аббаса изумление: "Как ты здесь оказался?!" Юсиф не выдержал взгляда, отвернулся. Далее портреты знаменитых царей других династий: Ахемениды - Дарий, Кир, Сасаниды - Хосров, шахи персидские арабских, тюркских, монгольских династий; возможно ль, чтоб и его, Юсифа, портрет?! Но какой он династии?!
А они уже в четвертом зале - стены расписаны фресками: иранский богатырь сражается с мазандаранскими дивами, имеющими рога и хвосты; воин, цепями хлестающий море, которое посмело разметать персидский флот.
А вот и комнаты гарема: изображены юноши, предлагающие девушкам цветы, и девушки, протягивающие юношам золотые кубки, наполненные вином.
И вдруг - живая душа!
- А это кто?!
Удивился и Мюбарек, застав здесь Сальми-хатун: разве не дал ей Шах-Аббас разводную грамоту? Но успел шепнуть на ухо Юсифу:
- Сальми-хатун, любимая жена Шах-Аббаса. Должна была уйти, ведь развелась с ним!
Сальми-хатун встала и, повернув красивую голову к Юсифу, гордо посмотрела на нового шаха. На миг в ее взгляде Юсиф уловил: мол, я твоя, хочешь - оставь, и я буду верна тебе, а хочешь - прогони!
- Можно прогнать, - робко предложил Мюбарек.
А Юсиф залюбовался ею.
- Пусть остается! - Не гнать же женщину, если она привыкла здесь жить!
Но что бы он ни делал в этот день, перед глазами возникала картина: коврами устланная комната, а посреди - гордо глядящая на него молодая женщина. "Я рождена для шахов и остаюсь в гареме нового шаха", - сказала она Мюбареку для передачи Юсифу.
- Но нельзя же без брачного договора - кябина?! - удивился Юсиф. (А вскоре случится: Мюбарек, войдя к шаху, низко поклонится и попросит на миг отлучиться от государственных дел; он привел моллу, чтобы тот - неудобно ведь, посторонняя женщина живет во дворце! - закрепил брачный договор между Юсифом и Сальми-хатун. "Евнух прав: неудобно!").