Вышел Фатали однажды на балкон, облокотился на перила - Тубу затеяла уборку, вывесила ковер, почти новый, красивый, узоры так и горели на солнце, - а тут нищий старик:
- Помогите, ради аллаха, дети голодают!
Жаль стало старика:
- Эй, хочешь ковер? Постелишь в лачуге. - А нищий не верит. - Я тебе его опущу, а ты хватай и беги, пока жена не видит. - И спустил нищему ковер.
А Тубу:
- Фатали, здесь же висел ковер!
?!
- Куда он девался?
- Понятия не имею.
- Но ведь ковер!!
Фатали пожимает плечами:
- А ты пригласи Колдуна, и он поможет отыскать вора.
Тубу поверила:
- Да?
- Зарежет петуха, что есть проще? так все колдуны делают, непременно черного! потом велит всем прохожим кольнуть петуха иглою, и когда кольнет его виновный, петух запоет!
- Я же серьезно, а ты!...
И у Фатали уже отсутствующий взгляд: у него, мол, голова занята более возвышенными делами, чем какой-то ковер.
"Нищий? - появился Колдун, легок на помине. - Это был я, а ты принял меня за нищего дервиша!"
"Но ты без седой бороды!"
"Разве трудно привязать?"
"И зачем тебе мой ковер, купленный на гонорар?"
"Он обладает волшебными свойствами!"
"Летит?... А мы его топтали!" Увы, и без ковра однажды летали, с Александром, а что толку?
Фатали возвратился к своим бумагам, перебирает их, думая и даже мечтая засесть за стол в тихие ночные часы, - но о чем? для кого? Эти стихи! эти комедии! и эта повесть - прочтет ли кто? поймет ли? то надежда, то сомненье. Еще недавно спорил с Александром, нет-нет, не наместником, тоже Александр, Барятинский, а сослуживцем, а сегодня и перо взять в руки не хочет: поймет ли кто?
- Но я верю в силу слова! - говорил Александру.
- Разбудить? И что дальше?! - как бы мягче сказать, чтобы не обидеть Фатали. - Извини, Фатали, но эти твои комедии, эти алхимики!...
- Чему ты смеешься, Александр?
А он вспомнил, как отец ему говорил, и сбылось! увлеченному в далеком детстве алхимией, - алхимические препараты, основанные на меркурии и могущие создать золото. "От алхимизма - к мистицизму, - говорил ему отец, далее, к скептицизму, либерализму, гегелизму, коммунизму и - к нигилизму, мечтающему о терроризме".
- Как бы и ваш алхимик туда не кинулся, Фатали!
Но прочтет ли кто его сочиненья? Поймет ли? И эта вязь, эти изгибы линий - напрягай память! поймай смысл! а он уходит, уползает, как ящерица, никак не схватить, вся интуиция на помощь.
АЛИФ, ПОХОЖИЙ НА ЗМЕЮ
И он никак не отцепится от крючков. Это был давний детский страх, когда Фатали учили арабскому, - каждая буква цеплялась за одежду, волосы, кололась, жалила, царапала. Чтоб вырваться - оставь клок одежды, а клочья треплются на ветру.
Алиф - лишь одна палочка, но вдруг, будто в отместку, алиф изгибал голову, похожий на змею, - резко выбросит вперед и вцепится ядовитыми зубами в руку.
Да, сколько нелепостей в шрифте, в этом письме, удобном, быть может, для арабского, но не приспособленном к тюркским языкам. Точка выпала или чуть сползла, и тогда "шедший в пути" читается как "умер в пути".
Не трогай это письмо! Не трогай! На нем священный Коран! Тебя забросают камнями, несчастный!
Упростить и облегчить. Но почему именно ты?! Разве армяне посягают? А грузины?! Честолюбие? Выслужиться? Чтоб о тебе как о первом заговорили?!
Эх вы! Но у них нет этого множества написаний! И звук и шрифт как одно! Да и как иначе образовать?! Надо непременно расплавить крючки, отлить их на манер европейцев!
Не трогай!
Нанизывая смысл на смысл крючками-закорючками, сцепляя их, каждый будто соревнуется с другим по длине и витиеватости написания; но если перевести на графику европейских языков, ни один лист не уместит, это ясно, и здесь нужны упрощения, чтоб тяга к выкрутасам словесным не затемняла смысл; выстраивать караван слов, чтоб - пусть бессмыслица! - пощеголять ученоствю. Это пристрастие к длинным и слитным оборотам, доставшееся в наследство от придворных поэтов (халифата?), которые в угоду мелодическому ритму втискивают в строку бессмыслицу. "По голосу его самозабвенному и по глазам его, пылающим любовью, я понял, что он хвалит меня, но смысла не уловил".
Боже, сколько слов:
"Сладострастно светлеющее сияние сокровенных сокровищ (!), сокрытое ставнями страдающего сумрачного созвездия, сияло страстью слова, сожженного светом свечи".
И сколько ночей, понапрасну потерянных, ушло у Фатали на то, чтобы придумать - после тринадцати веков!! - новые штрихи и черточки, приведя к единству звук и его плоть, предложить - и все во имя образования народа знаки восклицания, вопроса, утверждения, сожаления, раздумья, и даже два восклицания или вопрос и восклицание, и другие их комбинации, щедро проставленные в иных сочинениях, когда в душе клокочет ярость или хочется показать тщетность усилий хоть что-то изменить в этом мире деспотии и рабства; знаки незаконченности мысли, когда автор желает не все досказать и что-то оставить на размышление читателя.
И многоточие в начале, если прежде была прервана мысль или предполагалось наличие какого-то начала. И многоточие в конце. Знаки, выражающие законченность мысли, - ведь точка может быть воспринята как спутница черточки, обозначающей букву: поди поищи, откуда она, эта точка, выпала: с Чэ или с эН?
А потом докладная записка Лелли, управляющему дипломатической канцелярией наместника, - как это соседствует, серьезное и смешное, подумал Фатали: ведь это его, милейшего управляющего, предлагал Фатали, когда летели с Александром, изгнать со всякими Жеребцовыми, Шраммами, Значко-Яворскими... - да, просьба послать свой проект "улучшенного арабского алфавита" правительству Ирана и в турецкий диван, - где, как не в этих двух могущественных (?) мусульманских государствах?! И каждому подробно разъяснить о выражении оттенков, о точках, о гласных, которых почти нет, - ускорить непременно процесс образования (?!) народа.
А султан еще не выспался после бурной ночи - такой гарем, успеть бы до каждой!
А шах? О, дерзкий еретик!
И сыновьям - ну и плодовит был! - Фатали-шаха: принцам Алигулу-Мирзе, он же министр просвещения; Фархаду-Мирзе, он правитель Фарсистана; своему будущему - но Фатали о том еще не ведает! - родственнику Бехману-Мирзе, правителю Азербайджанской провинции; самому юному из сыновей Фатали-шаха Джелалэддину-Мирзе, умнейшему из шахского рода, случается такое; новый шах Насреддин им всем внучатый племянник! эти двоюродные деды во как надоели шаху, особенно этот, последний, почти ровесники они с шахом!
Новые люди, новые имена, новые экземпляры.
Письма, прошения, записки - действительному статскому советнику и кавалеру Алексею Федоровичу Крузенштерну, возглавляет гражданское управление, чтоб испросил (так положено) разрешение у наместника - князя Барятинского - выйти на связь с европейскими учеными-востоковедами; влиятельному Аскерханбеку (мало ему "хана", еще и "бек"!), Мирзе Аликберу, переводчику при русском консульстве в Тавризе, гостил у него Фатали. Даже келагайщику - продавцу шелковых платков, Гаджи-Расулу, - маленький человек, но вхож во дворец! И мучтеиду Гаджи-Мирзе-Багиру, - очень тот расспрашивал о беглом главе мусульман-шиитов Фаттахе, а алфавит для просвещения народа лишь повод, чтоб выведать о беглом.
"Придумал (!) знаки, облегчающие восприятие текста, создал, одним словом, - резюмирует Фатали, - новый алфавит (!!) для арабского, фарси и тюркских языков".